И все же поначалу было нелегко совладать с этим маленьким, хитрым и терпеливым зверем. К счастью, он был умен и понял, что выгоднее соблюдать правила приличия.
Одного наказания оказалось достаточно, чтобы научить его уважать хозяина и чужое добро. Дело было так: я послал его зачем-то в свой рабочий кабинет и, поскольку он долго не возвращался, отправился вслед за ним и бесшумно вошел в комнату. Завидев меня, он сделал едва заметное движение, но этого было достаточно, чтобы пробудить у меня подозрение. На столе лежал мой бумажник с деньгами. Интуиция подсказывала мне, что его только что открывали, и я произнес, пристально глядя на воришку:
— Положи на место то, что сейчас взял.
— Я ничего не брал…
Шомпол оказался у меня под рукой, и, не дожидаясь окончания фразы, я задал мальчишке хорошую порку. Только тот, кого ласкали стальным шомполом, способен оценить его по достоинству.
Кадижета молча извивался на полу, и во время этого дикого танца у него выпала изо рта пятифранковая купюра. Мальчишка убежал и спрятался в чулане, где просидел целый день без еды и питья.
Мы никогда больше не вспоминали об этом происшествии, которое исцелило Кадижету от страсти к воровству. Но с тех пор он смотрит волком на все шомпола.
Чтобы завершить описание своей команды, я расскажу кое-что о Раскалле Ахмаре, метисе, в чьих жилах смешалась кровь суданских и эфиопских ловцов жемчуга, беглом рабе с аравийского побережья. Этот добродушный гигант с суровым взглядом пугает по всякому поводу нашего юнгу страшными угрозами и гоняется за ним с хворостиной вместо плетки.
В Обоке он добровольно нянчил мою старшую дочь Жизель, безропотно снося все ее капризы. Мы с женой частенько смеялись, наблюдая издали, как великан терпеливо держит нашу дочь, справляющую нужду, на вытянутых руках, подбадривая ее песенкой. Если авария случилась, когда она сидела у него на коленях, он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ребенка.
Следует упомянуть также о Бара Караши, уродливом, как Квазимодо, и сильном, как бык, шихрийце. Мне пришлось немало помучиться с этим животным. Он долго плавал на больших фелюгах и привык удовлетворять свои потребности с легкостью, присущей местным диким нравам. Юнга — данакильский мальчуган лет двенадцати — даже ночью не расставался со своей джамбией и, не задумываясь, пустил бы ее в ход, если бы этот сатир возобновил свои притязания, из-за которых однажды ночью на судне поднялся переполох.
Ахмет Бакет, уже знакомый читателю суданец, и два новых матроса-данакильца, взятых на борт в Обоке, дополняют наш экипаж. Один из новобранцев, по имени Мусса, поразил меня выражением глаз во время отплытия. Возможно, неясное предчувствие мелькнуло в моей душе при виде сожаления во взгляде юноши.
Перед тем как отправиться в путешествие протяженностью в тысячу шестьсот миль, мне придется зайти в Аден, чтобы пополнить запасы мазута и продовольствия. В полночь я меняю курс, чтобы переместиться на двадцать градусов севернее. Попутный бриз надувает паруса, и корабль без труда развивает скорость в десять узлов. Впереди вырисовываются неровные вершины аденских гор на фоне бледного неба с восходящей утренней звездой Венерой.
Я различаю на полубаке силуэт юнги, колющего орехи на камне. Эта картинка знакома мне еще по фрескам древнего Египта.
Под ликтросом кливера топится печь, набитая хворостом, изрыгая клубы дыма; белые завитки, подрумяненные отсветами огня, стелются над самой водой. Внезапно светлое пламя с шипением вырывается из печи и тут же распадается на множество искр под резким порывом ветра. Озарившаяся разом оснастка предстает на миг во всем величии на фоне непроницаемого черного неба.
В восемь часов утра мы подходим к большому горному массиву, возвышающемуся между морем и пустыней, у подножия которого лежит аденский порт, надежно укрытый от ветра.
II
Аденский залив
Я уже рассказывал об Адене в «Морских приключениях» и, боюсь, буду повторяться, ибо всякий раз зрелище этих адских гор поражает меня, как впервые. Но, если нам не надоедает видеть, чувствовать и вспоминать об одном и том же, то читать об этом гораздо утомительнее. Да простит меня читатель, если ностальгия заставит меня слишком часто возвращаться к дорогим мне воспоминаниям.
Два дня уходит на то, чтобы наполнить бочки мазутом, так как мы не можем пользоваться трубопроводом, с помощью которого заправляют большие корабли. Мы проделываем это через воронку, и вонючая жидкость переправляется в обыкновенных бидонах. Все судно перепачкано, люди и вещи пахнут мазутом; белая кошка перестала умываться и, забравшись на гик грота, с ужасом взирает на нас оттуда.