Я решил отправиться на разведку в шлюпке. Мы уходим, когда наступает прилив, и минуем рейд, где стоит на приколе множество пароходов без оснастки, видимо, брошенных здесь еще во время войны. Эти старые суда с потухшими трубами, обросшие водорослями и ракушками, изъеденные ржавчиной, вызывают у меня жалость. Они напоминают мне старых больных моряков, навсегда сошедших на берег, которые с тоской смотрят на море, сидя на пороге своих домов, вспоминают о прошлом под рокот волн и дожидаются смерти.
После дождя установилась ясная погода. Мы огибаем остров Элефанта — холм высотой в сто пятьдесят метров с раздвоенной макушкой. Между буграми раскинулась долина с ослепительно изумрудными лугами, спускающимися к морю. Холм покрыт густыми темными лесами, и там и сям виднеются хохолки арековых пальм. Земли не видно, все заросло травой, и во время прилива море добирается даже до полян. В этих краях вода не соленая, а горьковатая.
Коровы, или, точнее, черные буйволы, мирно пасутся среди этих райских кущ, и деревья усыпаны тучами птиц. Легкий голубоватый дымок, поднимающийся над лесом, свидетельствует о близости индийской деревни, скрытой за деревьями.
Мы проходим мимо множества подобных островов, образующих архипелаг посреди бескрайнего озера. Течение гонит лодку к заливу, вернее, к устью реки, сильно расширившемуся из-за прилива. Должно быть, оно принесет нас куда-нибудь и не позволит заблудиться в тупиках соединительных каналов. Устье, раскинувшееся более чем на четыре километра, отклоняется на восток и простирается насколько хватает глаз среди лесистых холмов.
Я вижу, как множество легких белых парусников выпархивают из-за острова, который я поначалу принял за высокий мыс, и быстро исчезают на горизонте в излучинах реки. Маленький пароходик, обслуживающий населенные пункты, раскинувшиеся по берегам реки, плетется, фыркая дымом и шлепая по воде своим винтом. Чудовищная машина портит пейзаж так же, как гусеница, забравшаяся на красивый цветок.
Завидев два небольших баркаса на якоре, я решил причалить к болотистому, заросшему травой берегу.
Невысокие стены, сложенные из камней, окружают нежно-зеленые рисовые поля. На возвышенностях виднеются небольшие лужайки под сенью больших деревьев. Темно-красные крыши индийского поселка гармонируют с буйной растительностью. Несколько баркасов со спущенными парусами стоят неподалеку от берега. Родники пробиваются там и сям между голубыми камнями и тонкими струйками устремляются к реке. Стада черных буйволов спят в тине. Голые мальчишки-пастушки глядят на нас издали с любопытством, смешанным со страхом.
В глубине, за утопающими в зелени холмами, вьется фиолетовая лента с зубчатыми краями далеких гор. Во мне оживают мечты о таинственной стране с удивительными джунглями, убитые современным Бомбеем.
Но не время предаваться мечтам. Прилив кончается, и течение скоро повернет в обратную сторону. Пора возвращаться, ибо дует встречный ветер. Течение поможет нам проделать тридцать миль, отделяющих нас от города.
Через два часа, когда мы приближаемся к середине устья, погода внезапно портится, солнце прячется за тучами, окутавшими небо, и черная завеса опускается на море. Изумрудные острова, ставшие темной массой, один за другим исчезают за пеленой дождя.
Ливень отгораживает нас от мира. Внезапно с запада налетает ветер, и короткие яростные волны обступают судно, то и дело перехлестывая через борт. Куда исчез недавний рай? Дует сильный встречный ветер, и мы не можем больше грести. Кроме того, быстро сгущается сумрак. Я все еще не теряю надежды, что, несмотря на ветер и волны, течение вынесет туда, где оно нас застало. Я приказываю не вычерпывать воду, чтобы лодка осела поглубже и могла противостоять ветру.
В восемь часов вечера ветер стихает, дождь прекращается, и огни Бомбея появляются на горизонте. Теперь можно снова взяться за весла и управлять лодкой, пока нас еще несет течение. В десять часов мы снова видим старые пароходы и еще через час подходим к «Альтаиру».
Оказавшись посреди бескрайнего порта, глядящего на уродливый шумный город, я впадаю в уныние и с грустью вспоминаю покинутые нами прекрасные пейзажи, столь разительно отличающиеся от этого индийского Манчестера.
Хотя наша первая вылазка оказалась бесполезной, я снова отправлюсь на поиски подходящего берега теперь уже на «Альтаире».
Мы идем по реке Панвелл и благодаря течению преодолеваем за час пятнадцать миль. Становимся на якорь в бухточке, куда, видимо, заходят рыбаки. Лот нащупал здесь твердое дно, и глубина достигает трех метров — таким образом, при отливе подводная часть судна должна обнажиться. Мало-помалу воды отступают. Как я и предвидел, мы прочно стоим на песчаной отмели, и нечего бояться, что судно увязнет.
Вокруг расстилается болотистая равнина, похожая на замерзшее озеро из-за тонкой пленки, покрывающей глинистый ил. Местные рыбаки отваживаются вступить на эту зыбкую почву, держась за лодку, которую они толкают перед собой, оставляя на поверхности причудливые узоры. Скользкая, как мыло, глина делает возможным столь необычный способ передвижения. Тот, кто ступает в тину, не имея под собой точки опоры, проваливается по пояс, и на этой глубине под ногами обычно оказывается более твердая почва. Впрочем, не стоит на нее особенно рассчитывать, ибо в некоторых местах трясина куда глубже.
Мои сомалийцы, раздевшись догола, обмазывают свои тела глиной с головы до ног и дают ей просохнуть на солнце. Говорят, что это предохраняет кожу от увядания.
Во второй половине дня мы очищаем судно с одной стороны, оставив другую половину до следующего прилива.
На следующий день отправляемся с утра на экскурсию. Солнце только что встало, воздух напоен ароматом цветов и еще какими-то незнакомыми приятными запахами. Сотни птиц благоустраивают свои гнезда, свисающие с деревьев наподобие тучных плодов, выводя при этом звонкие трели.
Чем дальше мы углубляемся в лес, тем пышнее становится растительность. Тропинка петляет в зарослях цветущих кустарников, среди жимолости и жасмина, над которыми возвышается стена неведомых нам деревьев.
В лесу, посреди бамбуковой рощи, прячется индийская деревушка. Все хижины увиты растениями, и соломенные крыши покрыты широкими тыквенными листьями огненно-красного цвета. Узкие дворы выходят на извилистые улочки, заваленные камнями, словно русло горного потока. Видимо, в сезон дождей они превращаются в реки. Из хижин доносятся детские крики, женский смех, звуки тамбуринов и колокольчиков. Сквозь влажную солому просачивается дымок, и его запах смешивается с терпким ароматом стойла.
Завидев нас, женщины, расчесывающие волосы на пороге своих домов, в ужасе бросаются к дверям.
Обезьяны, разгуливающие по вершинам деревьев, оглашают воздух пронзительными криками.
Часы бегут, но мы забыли о времени и не чувствуем усталости, хотя пройдено уже немало километров. Нас очаровало это сказочное зрелище, столь ослепительное после монотонных пейзажей пустыни. Мне еще доводилось видеть прекрасные места во Франции, но данакильцы и сомалийцы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Райские картины, которые рисовало их воображение, с ручьями, журчащими среди цветов и плодовых деревьев, под которыми прогуливаются красавицы, меркнут по сравнению с окружающей красотой.
Но это восхитительное зрелище не заставит меня забыть о суровой пустыне. Посреди пышной природы мне на память невольно приходит колючий кустарник, застывший под раскаленным солнцем, и на сердце ложится тоска… Почему я испытываю ностальгию по бесплодной пустыне с ее безбрежными песками? Не потому ли, что это безлюдное пространство дает нам почувствовать незыблемость вселенной, подавляя нас, смертных, своим величием?
X
«Duty paid»[24]
Наконец-то я получил разрешение на покупку четырехсот seer[25] шарраса (примерно триста пятьдесят кило), но мне придется заплатить пошлину в размере десяти рупий за seer и еще комиссионные господину Пинто. Денег у меня на это не хватит. Бесполезно телеграфировать в Египет, ведь Ставро не верит в успех моей авантюры. Но у меня остается надежда на трюм «Альтаира» — в морском порту это всегда живые деньги, если найдется подходящий груз.