Боярин ещё и договорить не успел, а стражник уже вскочил на своего горячего коня и помчался во весь опор. Толпа расступилась, давая дорогу боярским советникам. Старейшины низко поклонились Калоте и, положив руки на тяжёлые свои посохи, застыли в ожидании, о чём его милость соизволит спросить их. Старейшины в отличие от крестьян носили штаны из выделанной кожи, украшенные чёрными и зелёными ремешками.
— Старейшины, срублено Священное дерево! — торжественно провозгласил боярин. — Я позвал вас для того, чтобы узнать, ведомо ли вам, что теперь будет.
Старейшины только молчали да переглядывались. Кто чесал в затылке, кто покашливал в ладошку, пока наконец самый младший из них и самый толстый, по имени Гузка, не ударил посохом о землю и произнёс:
— Мне говорено было так — берегите Священное дерево, не то быть беде! Вот что ведомо мне, Гузке.
— Беде-то беде, но какой? — От страха боярин дрожал как в лихорадке.
— Того я не знаю, — ответил Гузка. — Помню, когда я мальчишкой был, под Священным деревом совершались жертвоприношения, но отчего, почему, мы не спрашивали. Голова была занята другим: как отыскать дупло, где живут дикие пчёлы. Зальём дупло водой и лакомимся всласть мёдом. Это ведь только нынешние дети ждут, пока им кусок в рот положат…
— А что скажешь ты, Кутура? — повернулся Калота к старику с самой длинной и самой белой бородой.
— Я знаю, — отвечал тот, поглаживая бороду, — что, когда заходила речь о Священном дереве, наши деды сплёвывали и шептали: «Тьфу, тьфу, отведи беду!» — но спросить, о какой беде речь, у меня и в мыслях не было!
— Э-э, выходит, вы не больше моего знаете! — засмеялся Козёл. — А ведь меня не величают «старейшиной», нет у меня ни булавы, ни плаща на меху и не выдают мне из боярских закромов каждый месяц по три меры зерна только за то, что отрастил длинную бороду.
— А ну, тихо там, не то прикажу вырвать язык! — гневно прикрикнул Калота. — Кто ещё из старейшин будет говорить? Ты, дед Варадин?
— Какой я дед? — обиделся приземистый, кругленький Варадин. — Мне ещё и ста лет не стукнуло. А насчёт вопроса твоего, так ты меня, боярин, спрашивай про снадобья разные и травы. Коли надо стрелу из раны вынуть, вывих вправить или грыжу — зови меня, а когда про деревья речь, тут деда Панакуди спрашивать надо. Он глазом не моргнув живого ужа вокруг шеи обёртывает.
— Привести немедля! — распорядился Калота, и так как ему показалось, что мужики недостаточно резво кинулись исполнять его приказ, проревел им вслед: — Вы что еле ноги передвигаете, лодыри проклятые? Вам бы только жрать да пить, а когда ваш боярин…
Он замер на полуслове, заслышав громкий топот лошадиных копыт… Прискакал Стелуд.
— Был я у пещеры, твоя милость, — сказал он, спешиваясь. — Дерево и вправду срублено, а паренька нигде не видать. Поискал я в лесу — ни следа. Только возле дерева подобрал я вот это…
— Ну-ка, Гузка, погляди, что там такое, — велел Калота.
— Похоже, чешуя… — сказал тот, взяв у Стелуда его находку и оглядев её со всех сторон. — Ну да, вроде рыбья чешуя, — добавил он, — только рыбина, должно быть, преогромная.
— Какая ещё чешуя! — нетерпеливо вмешался Кутура. — Больше на щит похоже… Тоже твёрдое, большое… Дай-ка мне, Бранко, меч, я испробую.
Пока Бранко соображал, чего от него хотят, Кутура выхватил меч из ножен и, размахнувшись, ударил по тому странному предмету, который стражник нашёл в лесу. Предмет оказался таким твёрдым, что меч отскочил.
— Вот это да! Чудо, а не щит! — объявил Кутура.
— Никакой это не щит, — возразил ему Варадин.
— Дед Панакуди идёт! — раздался чей-то голос. — Дайте дорогу! Дорогу деду Панакуди!
Крестьяне расступились, и перед боярином предстал Панакуди — маленький старичок, такой сухонький, будто его нарочно подсушили, в длинной, до пят, холщовой рубахе, подпоясанной мочалой. Он не поклонился боярину, только кивнул головой. Калота нахмурился.
— Давно, старик, живёшь на свете? — спросил он, впиваясь в старика налитыми кровью глазками.
— Лете? — Панакуди притворился, будто не расслышал, и приставил к уху ладонь.
— На свете! — закричал Калота. — Сколько лет живёшь на свете?
— Да кто их считал… Годков сто — сто шестьдесят, должно, будет… — ответил Панакуди.
— Тогда скажи нам, что это такое? — Боярин мигнул Бранко, и тот поднёс к лицу старика загадочную находку, которую Гузка принял за рыбью чешую, а Кутура — за щит.
Панакуди повертел её в руках, оглядел со всех сторон, постучал по ней ногтем большого пальца и вернул стражнику.
— Драконова чешуя это, вот что! — уверенно сказал он. — У меня дома такая же.
У Калоты даже глаза на лоб полезли.
— Драконова?
— Она самая, — подтвердил Панакуди. — Дед деда моего отца…
— Где же он живёт, дракон этот? — прервал его боярин.
— В пещере… Спит там с незапамятных времён, — ответил Панакуди. — Наши деды-прадеды ходили на него войной, и всегда он одерживал верх, пока не сыскалась умная голова — кто-то взял да посадил у входа в ту пещеру дерево, то самое, Священное. От его листьев дух идёт — какой, про то никто не знает, известно только, что усыпляет он, вот дракон и заснул. И с тех пор спит то ли двести лет, то ли триста…
— А что будет, если срубить Священное дерево? — спросил Козёл.
Старика даже оторопь взяла.
— Нипочём его рубить нельзя! — сказал он. — Ещё чего не хватало!
— Да срублено оно уже, срублено! — проговорил Двухбородый. — Два молодых дурня повалили его!
— Ну, тогда беда! Беда неминучая! — Старик от волнения даже как-то распрямился. — Я-то отжил своё, а вот вы, молодые, берегитесь!
— Худо нам будет, люди добрые! — раздался среди общего молчания сиплый голос Козла.
Толпа загудела, зажужжала, точно потревоженный пчелиный рой.
Старейшины в испуге переглянулись. Калота схватился за меч и заорал:
— Молчать, остолопы! Какой ещё дракон? Ты сам-то видел его? — обернулся он к Панакуди.
— Нет! — отвечал тот, смело глядя на боярина. — Сам я не видал, но слыхал от…
— Слыхать или видать — большая разница! Известно тебе это, чучело ты гороховое? — завопил Калота.
Но его прервал громкий, отчаянный крик:
— Боярин! Боярин Калота-а-а!
Послышался топот ног, и вскоре на дороге, со стороны реки, показался высокий, плотный человек в островерхой шапке, с палкой в руке. Весь в поту и пыли.
— Я купец, твоя милость! Торгую зерном! — выкрикнул человек, подбежав ближе. Он перевёл дух и продолжал: — Были у меня верблюд и осёл. Везли поклажу. Вдруг, откуда ни возьмись, со свистом да воем что-то пронеслось над нами. Оглянулся я — ни верблюда моего, ни осла… Один недоуздок в руках остался. Вот, глядите!.. Весь товар погиб, скотина погибла…
— Может, это ураган был? — предположил Гузка.
— Ураган, не иначе, — подтвердил Калота. — Сильный ураган — он может…
Калота не успел объяснить, что может и чего не может ураган. На дороге показался ещё один человек. Он бежал в туче пыли, за спиной у него развевался плащ, в руке он держал длинный пастуший посох.
— А ты кто будешь? — спросил боярин, вглядываясь в него.
— Пастух я, твоя милость, Гаки меня звать, — ответил тот. — С вестью я к тебе: в пещере дракон!
Глава вторая
Суматоха в селении петухи
Все заметили, как побелел боярин Калота, как задрожала на рукояти меча его рука, когда он в третий раз услыхал слово «дракон».
— Ты с-с-сам в-в-видел? — спросил он, заикаясь.
— Собственными глазами! Сглотнул пять или десять овец разом — толком не знаю, не поспел сосчитать. А потом уполз в пещеру. Хвост у него огромный, так и сверкает, переливается… Вот что я видел… И ещё слыхал, как он ревёт.
— Может, и это ураган был? — поддел Панакуди боярина. Но тому было не до шуток. Он словно окаменел. Стоял и гадал, что предпринять.