Хольт был ранен в бедро навылет. Пуля не задела ни одного крупного сосуда, ни одного нервного узла. Недели четыре пролежите, сказали ему, от силы шесть… Здесь привыкли к более тяжелым случаям: пулевым и осколочным ранениям с гнойной инфекцией, к газовой гангрене, к метастазирующей общей инфекции, столбняку, дифтерии ран… Первая, самая тяжелая неделя, когда Хольта мучили боли и он метался в жару, была позади, он перенес ее в состоянии апатии; потом к нему вернулось сознание; он лежал на койке и, уставившись в побеленный потолок, предавался мечтам, как в детстве, когда мальчишкой грезил наяву о кругосветных путешествиях, о власти и славе. В этой отрешенности воображение рисовало ему картины какого-то несуществующего мира, где царит 'вечная весна… Бесшумные шаги сестер милосердия не могли ему помешать. Стоны раненых, муки умирающих но проникали в мир его грез.
Хольт выполнил обещание и переслал фотографию отцу Зеппа, но на полученное вскоре затем от адвоката письмо не ответил. Он написал Гундель и уже получил ответ. И когда однажды в коридоре послышался топот кованых сапог и грубые голоса, Хольт испугался. Из царства мечты это вернуло его к действительности. Приехал Вольцов! Он вошел, — и сразу запахло морозом, грязью, потом, кожей. Жизнь ворвалась в тихую палату и напомнила Хольту, что не все еще позади.
Была середина марта. Уже неделя, как Хольту разрешили вставать, он ковылял по палате, подолгу стоял у окна и глядел в сад. Бурно таял снег, из фрамуги веяло весенним теплом, но скоро опять ударил мороз. С запада налетели тучи, повалил снег, за окном выл ветер. Наутро над скованной землей распро-стерлось ясное, морозное небо. Зима не поддавалась весне, 'ff
А теперь, значит, прикатил Вольцов! Гильберт пододвинул стул, расстегнул шинель и показал свои унтер-офицерские погоны.
— Вернер, старый вояка!
Он был все тот же и все-таки как-то изменился: возмужал, глаза ввалились, мощный подбородок очерчен резче, желваки на скулах напряжены. Феттер тоже приехал. Этот еще больше похудел, стал совсем тощий.
— Ну как? Отлежался? — спросил он Хольта. — Давай поторапливайся!
Они приехали из казармы. Вольцов рассказывал. Бреславль окружен. Давно уже. Фронт продвинулся далеко на запад. После отхода за Одер их сунули в какую-то сводную часть и заставили без толку атаковать плацдарм. Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.
— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!
Вольцов добавил:
— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.
И это Вольцов говорит — «мерзко»!..
— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.
Вольцов рассказал:
— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:
«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.
Феттер: — Я, конечно, тоже.
— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!
И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.
— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…
— Нога еще не того, Гильберт…
— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.
Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.
— Русские!
Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;
— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.
Сестра возмутилась:
— Как? Без осмотра врача?..
— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.
Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:
— Ну как, поправляемся?
Тягач с восемью седоками тронулся.
Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.
Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!
Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.