Они подолгу беседовали. То и дело мелькали цитаты из Платона, не позабыта была и переписка Рильке. Карола заходила почти ежедневно после курсов, по дороге домой, и просиживала с ним часок в саду. Хольт чувствовал глубокую внутреннюю растерянность, ему часто приходили в голову слова Шнайдерайта: «Вы бьетесь над всевозможными проблемами, но только не над подлинными проблемами наших дней…»
У Хольтов Карола должна была неизбежно встретиться с Церником. Церник израсходовал весь свой кофе и теперь частенько забегал к ним подкрепиться колой перед напряженной ночной работой.
В присутствии Каролы он прятался за своими очками для дали, выпивал непомерное количество колы и молча слушал их разговор. Он не участвовал в этих беседах. Но когда одержимая красноречием Карола изрекала что-нибудь особенно высокопарное, он выпрямлялся, менял очки и глядел на нее, разиня рот.
Пришел он и в воскресенье и, не найдя Каролы на обычном месте, крайне удивился.
— Что случилось? Куда вы девали свой рецидив?
Хольта рассердило это замечание, однако он немного и смутился. Он сразу же пошел варить колу и не спешил, но в конце концов ему пришлось вернуться и сесть в шезлонг.
Церник поднес ко рту горячий напиток и сладко заворковал:
— Ничто мне так не мило, как чашка горячей колы.
Хольт не удержался и захохотал, Церник сумел в точности передать интонацию Каролы.
— То-то же! — с удовлетворением сказал он. — А я уже всякую надежду потерял, что вы способны посмеяться над этой особой. Вы, Хольт, приносите мне одни разочарования.
— Мне кажется, вы несправедливы, — возразил Хольт. — У Каролы тоже есть идеал, и я даже знаю какой: ей хочется быть своего рода Беттиной.[33] Ведь это же тот самый остроумно-глубокомысленный тон, который был принят в ближайшем окружении поэтов девятнадцатого века.
Церник насмешливо на него глянул.
— Напрасно вы беретесь интерпретировать мне эту особу. Она комедиантка общественного строя, чьи истинные герои давно отошли в вечность. Последний раз они, как известно, появляются не в трагедии, а в фарсе. Но вам-то что за охота подыгрывать в этом фарсе?.. — Он покачал головой, налил себе чашку и выпил. — До чего же невкусно! — заметил он вскользь. — Но бодрит, ничего не скажешь!
У Хольта было неприятное ощущение, будто Церник читает его мысли.
— Я и сам вижу, сколько в Кароле напускного, ходульного и как она далека от жизни. Но боюсь, что где-то, в каких-то извилинах души, не поддающихся промеру, у меня есть с ней что-то общее.
— Что правда, то правда! — воскликнул Церник. — Я и не подозревал, что вы способны на такую самокритику. Но ведь в том-то и дело, что с этими зловещими извилинами, не поддающимися промеру, вам давно надо было покончить, да поскорей, без лишних церемоний. А вы что делаете? Обзавелись партнершей, которая туманит вам мозг и принимает за чистую монету все то искусственное, фальшивое, что вы еще за собой тащите. Что с вами стало, сударь? Ведь вы умеете трезво мыслить!
— Вы называете надуманными и фальшивыми мои героические усилия видеть в Кароле не только существо другого пола!
— Здравствуйте! — сказал Церник и поднялся. — В таком случае я ушел. Вы сами не пониматете, что за чудовищную ересь вы несете…
— Нет уж, теперь не уходите! — потребовал Хольт.
— Не уходить? Извольте, мой милый! Но тогда разрешите вам кое-что сказать. Вы меня заинтересовали, когда отказались от своей гамбургской родни; мне было приятно наблюдать, с каким запалом вы взялись за развитие своего интеллекта; однако в отношении всего прочего вы погрязли в болоте мещанского разложения. Извольте молчать, теперь говорю я! Вы стараетесь видеть в Кароле «не только существо другого пола», — передразнил он Хольта, — вы рассуждаете, как настоящий буржуа, который обо всем на свете судит с точки зрения товара и прибыли, тогда как человеческие отношения в их нераздельном единстве для него тайна за семью печатями. У него, у буржуа, как и у вас, есть женщины для души и женщины для грешной плоти, женщины для гостиной и женщины для спальни, женщины для его ханжески благоприличной семейной жизни и женщины для его тайных пороков. Распад и разложение! И все это крепко в вас сидит, а вы еще воображаете себя этаким отчаянным малым, которому сам черт не брат!