— А Бернгард? — спросил Шнайдерайт. — А Хольт?
Мюллер натянул на себя ватник.
— Трудно сказать, — ответил он. — Бернгард пока что работает, и потом — враг не станет так открыто брюзжать. Но устоит ли он? Не знаю. А у Вернера Хольта в голове мешанина, к тому же он распускается. Вообще-то он настоящий средний немец. Ты должен им заняться. Таких, как Хольт, пруд пруди, и наша задача их завоевать, на то и существует ваша молодежная группа.
Когда они вышли из барака, Шнайдерайт сказал:
— Провожу тебя немного.
Было холодно и мозгло. Осенний ветер пронизывал насквозь.
— Как двигается дело с автоматом? — спросил Шнайдерайт.
— Слесарям еще придется повозиться, — ответил Мюллер. — Разве такая сложная машина может безнаказанно пролежать целые полгода под обломками!
— Это не машина, а прямо чудо! — сказал Шнайдерайт. — Жаль, что у нас, каменщиков, мало машин.
На углу они остановились. Мюллер неожиданно спросил:
— Скажи, ты не замечаешь во мне перемены?
Мюллер сегодня был, как и всегда, слаб, его мучила одышка — припомнил Шнайдерайт.
— Вот видишь! — обрадовался Мюллер. — Значит, и ты заметил, что я выгляжу куда лучше! Это потому, что меня лечит профессор. — Закинув голову, с окурком сигары во рту, он несколько секунд глядел в ночное небо. — Все надо видеть во взаимосвязи! Другие врачи, эти шарлатаны, пичкали меня дигиталисом, хотели уложить в постель! Профессор лучше их знает, что мне требуется. Он вкалывает мне витамины. Посмотри, какой я бодрый стал! — Он протянул Шнайдерайту руку. — Вот увидишь, с помощью профессора я как-нибудь зиму продержусь.
5
Когда Хольт стал извиняться перед Гундель за то, что без всякого основания оскорбил ее, она, щадя его самолюбие, тотчас переменила разговор. Она принялась рассказывать об агитвечере.
— А теперь, когда у нас есть программа, нет подходящего помещения!
Вот чем можно угодить Гундель, решил про себя Хольт. По инициативе городского комитета молодежи в школе были созданы ученические группы, и Готтескнехт был своего рода посредником.
— Если им нужен актовый зал, надо просить разрешения у Эберсбаха, — ответил Готтескнехт. Он удержал Хольта за рукав. — Почему вы ко мне никогда не зайдете? Вы просто меня избегаете! Что с вами, Вернер?
— Ничего, — ответил Хольт. — Разве что при всем моем желании у меня не ладится с учебой. Все перезабыл!
— Какой же вы, однако, слабодушный! — пожурил его Готтескнехт. — Вы думаете, вашим товарищам легче? Эх, вы! А теперь выше голову и присылайте ко мне вашу молодежь.
Так Готтескнехт познакомился с Гундель и Шнайдерайтом. Переговорив с Эберсбахом, он сказал им:
— Можете начинать репетировать в актовом зале. И вообще обращайтесь ко мне, когда вздумается, я постараюсь вам помочь.
В следующее воскресенье — это было уже в ноябре — на первую репетицию все собрались перед бараком, который Шнайдерайт упорно величал Домом молодежи.
Высматривая Гундель, Шнайдерайт споткнулся о костыли Гофмана. Тот сидел на штабеле обугленных досок.
— Расставил тут свои костыли! — заворчал Шнайдерайт. — Другого места не нашел, расселся на мокрых головнях!
— Если тебя не устраивают мои испачканные сажей штаны, — огрызнулся Гофман, — поищи компанию почище.
Ответ его обозлил Шнайдерайта, но тут он увидел Гундель и, убедившись, что она одна, подавил раздражение.
— Репетировать будем на сцене, в школе на Грюнплаце.
— Подумать только! — воскликнул Гофман и подхватил костыли. — Да это же моя школа! — И он закурил тоненькую, собственной закрутки сигару.
Сегодня по случаю воскресенья Гундель повязала волосы не черной, а пунцовой лентой.
— Ну, как спалось на новом месте? — спросил Шнайдерайт.
Вместо ответа она в свою очередь спросила:
— А что в первую ночь приснится на новом месте — правда, исполняется?
— Как ты можешь такую чепуху молоть! — воскликнул Шнайдерайт. — Это же суеверие! Разве марксисты суеверны?
— Жаль, — вздохнула Гундель.
— Это почему? А что тебе приснилось? — допытывался Шнайдерайт.
— Да так, ничего, — ответила она. — Если это суеверие и все равно не сбудется…
— Скажи все-таки? — пристал Шнайдерайт. — Видишь, может… Как знать, нет ли тут чего…