Мюллеру приходилось таскать мешки и по сто двадцать килограммов, в лагере он работал в каменоломнях, уж как-нибудь донесет. Он пододвинул бутыль на самый край тележки и еще раз прикинул расстояние до выступа стены возле крыльца, где можно поставить груз. Прислонился спиной к тележке, ухватился за одну дужку и нагнулся, бутыль качнулась ему на спину. Если баллон разобьется об асфальт, его задушит парами кислоты… Спокойно! Бутыль, соскользнув, легла ему на спину, и тележка разом приподнялась. Мюллер пошатнулся, но устоял на ногах. Одной рукой он держал баллон, а другой осторожно потянулся через плечо, но никак не мог поймать дужку. От тяжести у Мюллера подогнулись колени. Рука повернулась в запястье, и баллон начал съезжать.
В этот миг Хольт с крыльца бросился к Мюллеру и обхватил бутыль обеими руками.
— Отпускайте!
Мюллер отпустил. Тяжесть была такая, что Хольту показалось, будто внутри у него что-то оборвалось. Но в последнюю секунду ему все же удалось опереть дно бутыли о выступ.
Тяжело дыша, они глядели друг на друга.
— Без малого центнер, — проговорил наконец Мюллер.
— Я думал, она меня повалит, — ответил Хольт.
— Стопроцентная уксусная кислота, — сказал Мюллер. — Могло произойти несчастье.
— Да вы бы и сами благополучно ее спустили на землю, — ответил Хольт.
Оба рассмеялись.
— Спасибо! — сказал Мюллер.
Хольт посмотрел в сторону; на стертых каменных ступенях слюдяная блестка, сверкнув, отразила свет лампочки. Лицо его замкнулось.
— Не ожидали такого от буржуйского сынка, а?
— Вас кто-нибудь так называл? — Что-то вроде улыбки мелькнуло на лице Мюллера. — Эх, парень, — сказал он. — Вернер! Если б вы хоть немножко взяли себя в руки! Мы ведь хотим, чтобы вы были с нами!
Он сказал «мы». «Мы» обозначало не Хольта, а тех. Это были Гундель, Шнайдерайт, Мюллер, а он, Хольт, из этого «мы» исключался. И, чувствуя свою отверженность, Хольт отрезал:
— Мы с вами говорим на разных языках!
— Ваш язык нетрудно понять, — ответил Мюллер. — «Взревел наш танк», тут уж надо быть глухим.
— Это… это… — бормотал Хольт, — не я! Это мой приятель!
Мюллер повернул на заводской двор.
— Что вы, что ваш приятель, — бросил он через плечо, — оба вы деклассированные отщепенцы.
Хольт нащупал в кармане оставшиеся деньги. Зачем он понадобился вахтеру? Гундель была здесь, она может каждую минуту… Ему некогда. Только этого еще недоставало — встретиться сейчас с Гундель.
Он прибавил шагу. Свернул в первый же переулок. Не спал ночь, вот нервы и пошаливают, кажется, будто кто-то идет следом.
Танцевальный зал Неймана, бар «Вечный покой», его всегдашнее прибежище. Окунуться в бесшабашную, разгульную ярмарку жизни! Шум, толкотня танцующих пар. Свободный столик нашелся у самого входа, и тут же к нему подсела блондинка, навязчивая. За бутылку разбавленной сивухи Хольт выложил последние деньги. «Со мной выпить? Пожалуйста!» Хольт пил. Что это она спрашивает? Почему он такой грустный? Не будем говорить об этом! Он не грустный. Грустить будем потом. Он пил много, торопливо. Пусть лампы сегодня горят ярче. И вот уже пелена табачного дыма поднялась, шум отдалился. Он поглядел, кто это с ним рядом; может, окажется второй Мехтильдой. Все, что угодно, лишь бы забыться.
Гундель стояла у его столика. Бледная. Снежинки таяли на коричневом пальтишке, обращаясь в сверкающие капли.
Он, пошатываясь, встал.
— Пойдем, — сказала она. — Прошу тебя… Пойдем!
Хольт послушно пошел за ней. Он старался ступать прямо. На морозе ему стало как будто легче. Они шли по безлюдным улицам. Гундель уже знала о поставленном ему сроке.
— Вернер… я прошу тебя: сделай так, как требует отец!
Хольт не ответил. Он боролся с опьянением. Слишком быстро проглотил он сивуху, и только сейчас алкоголь начал действовать по-настоящему. Наконец они добрались до дому. Перед ее дверью в конце коридора хмельная волна подняла Хольта и снова поставила на ноги.
— Сейчас же ложись спать! — сказала Гундель.
Опять его подняла волна. Он схватил Гундель за плечи, и вот он уже снова крепко стоит на ногах, сознание и воля приглушены. Хольт стиснул Гундель обеими руками. Она старалась высвободиться.
— Если ты меня пустишь к себе… я подчинюсь отцу… Пусти меня к себе!
Она стала вырываться.
— Подумаешь, какая недотрога!
Гундель с такой силой оттолкнула его, что Хольт едва устоял на ногах.
Гудок пробудил Хольта от свинцового сна. Он вскочил, подошел к окну. Не было еще четырех. На дворе горели дуговые фонари. По только что законченной ветке въезжал на завод первый товарный состав. Паровоз еще раз пронзительно вскрикнул, но крик его затерялся в облаке пара. Кучка людей стояла возле паровоза, Блом протянул машинисту горшок с цветами. Затем цепочка груженных углем платформ исчезла в темноте.
Хольт бросился на кровать, но так больше и не уснул. Сознание было ясно, он помнил все, решительно все. Возврата нет. Он сам убрал себя с пути Гундель.
Около полудня снизу позвонили, что Хольта спрашивает Христиан Феттер. Хольт — голова у него тупо болела — повел его к себе наверх. Феттер сперва принялся ругать паршивую мансарду, а затем сухари.
— И это у тебя называется завтрак? В чемодане у меня такие консервы, что пальчики оближешь: «корндбиф», растворимый кофе, надо только притащить кипятку.
Крепкий кофе — одна чашка, за ней вторая — поборол наконец действие вчерашней сивухи. Феттер опять заговорил о своих делах. Конъюнктура все улучшается, спрос растет, фирму можно расширить. Феттер громко и весело болтал, уплетая солонину.
— Ты войдешь в пай, — сказал он, — на льготных условиях, с тобой-то мы уж как-нибудь столкуемся! Давай соглашайся, и лет через пять оба мы будем богачами!
Хольт сидел на кровати, уронив голову на руки. Итак, он отправляется к матери в Гамбург. Но чтобы уехать, ему нужны деньги.
— Ну что? Кончаешь со всей этой мурой здесь? — спросил Феттер.
— Выкинь это из головы, Христиан, — ответил Хольт. — Спекуляция… не для меня.
— Как знаешь.
Феттер, по-видимому, не очень огорчился. Он извлек из чемодана бутылку ямайского рома в пестрых этикетках и плеснул Хольту изрядную порцию в недопитую чашку кофе. Затем приоткрыл дверь, выглянул в коридор и снова сел. Он понизил голос.
— Мне штатская жизнь не меньше твоего осточертела. Тишь да гладь — это не для нашего брата, старых вояк! Да и ждать слишком долго, пока я насшибаю сто тысяч марок.
— А на что тебе сто тысяч?
— Хочу купить тут кое-какие развалины! — объяснил Феттер. — Скоро янки начнут атомную войну с большевиками, ну а когда все здесь перейдет к американцам, я со своими развалинами и влезу в большой бизнес! Я читал книжку «Как они сделались известными и богатыми» — про миллионеров, какие они состояния нажили на земельных участках!
Шутка? Нет, Феттер говорил вполне серьезно.
Феттер знал, где на что́ самый большой спрос.
— Так вот! Самый ходовой товар — мясо, на нем можно колоссально заработать. А как добыть хряка из свинарника — не нас с тобой учить.
Хольт молча уставился на Феттера.
— Мне надо только смотаться в Дюссельдорф, — продолжал Феттер, — там я достану пару хороших пистолетов, переоденемся в русскую форму и махнем в деревню! Пистолет к брюху, гаркнуть что-нибудь почуднее и тут же на месте заколоть свинью. Верняк! У полицейских одни дубинки, а люди все еще трясутся со страху перед Иванами! — Феттер вопросительно взглянул на Хольта и налил еще по чашке рому.
Хольт и раньше не принимал Феттера всерьез — ни когда он был тучным, вечно обиженным мальчишкой, ни когда он был верным псом Вольцова и стоял в подвале с бельевой веревкой. Сейчас эта картина всплыла у Хольта в памяти. Феттер тогда вздернул бы на груше не только Венерта, по одному знаку Вольцова он расправился бы и с ним, Хольтом! Да и теперь, хоть Феттер сидит и попивает кофе с ромом и, хлопая себя по ляжке, приговаривает: «Вот увидишь, мы станем миллионерами!», — он и теперь, не задумываясь, повесит человека, если только это ему будет с руки. Этот розовощекий вечный младенец просто не знает, что такое совесть!