- Есть, сэр, - сказал майор и ушел.
- Молодой человек, - сказал мне полковник, - подите отыщите своего друга. Он едет домой.
- Есть, сэр, - сказал я и повернулся, чтобы идти, но журналист меня остановил.
- Простите, - сказал он, - что это у вас за книга?
- "Искусство войны", - отвечал я. - Клаузевиц.
- Позвольте спросить, - продолжал журналист, - как вам попала в руки эта книга?
- Средний уровень развития солдат нашей армии... - начал было полковник, но журналист его прервал.
- Шерман говорил, война - это ад, - сказал он. - Клаузевиц говорит это искусство. А по-вашему, что такое война?
- Я не очень-то много знаю о войне, - отвечал я.
- А как вы находите Клаузевица?
- Читается легко.
- Что вы думаете об его идеях?
- По-моему, они омерзительны.
- Как вас зовут?
- Весли Джексон.
Журналист записал мое имя в блокнот, который достал из кармана пиджака. Полковник сначала был мною доволен, но когда я заговорил более свободно без всякой, впрочем, задней мысли, - я увидел, что это ему не нравится. Он, видно, решил, что глупый журналистишка собирается написать очерк о рядовом, а не о нем, полковнике.
- Вы из каких мест? - спросил меня журналист.
- Из Сан-Франциско.
- Чем вы занимались до призыва в армию?
- Ничем.
- Ничем?
- Ну, искал одно время работу, иногда и работал, но больше слонялся без дела. Мой отец участвовал в прошлой войне. Ему дали пенсию по ранению, так что мы кое-как перебивались.
- А чем занимается ваш отец?
- Да ничем.
- Какая же у него специальность?
- Никакой. Он был студентом, когда его мобилизовали, а когда вернулся с войны, не захотел больше учиться.
- Откуда вы всё это знаете?
- А он мне рассказывал. Мы с ним были добрыми друзьями, пока не началась война.
- А потом что случилось?
- Ну, видите ли, отец всегда любил выпить, а когда опять стали забирать всех подряд, он и совсем запил. Даже есть ничего не ел.
- А какое у него было ранение?
- Газ, шрапнель, шок. Кусок свинца угодил ему в темя, шрапнель едва не сняла с него скальп.
- А вы отца любите?
- Конечно.
- Отчего же вы поссорились?
- А мы не ссорились. Я все уговаривал его бросить пить, а он не мог. Хотел, да не мог. Напьется и пропадает по нескольку дней, а когда я спрошу, где он был, даже не помнит.
- А если не ссорились, почему перестали дружить?
- Да он ушел из дому и не вернулся.
- На какие же средства вы без него жили?
- Нашел себе субботнюю работу за три доллара. На них и жил.
- Где же сейчас ваш отец?
- Не знаю.
- А у вас есть кто-нибудь еще из родных?
- Мать и брат.
- Где они?
- В Эль-Пасо. У маминого брата Нила, моего дяди, там, в Эль-Пасо, магазин сельскохозяйственного оборудования. Мать и брат живут у него уже, наверно, лет десять.
- А вы все время оставались с отцом?
- Да. С девяти лет.
Ну, журналист все задавал да задавал вопросы, а я на них все отвечал, и каждый раз всю правду, и все глупее да глупее себя чувствовал и только ждал, когда наконец явится лейтенант со своими двумя людьми, которые создадут гарнизону хорошую репутацию вместо той дурной, что создали мы с Гарри. Но лейтенант не показывался, и руки у меня потели от волнения, и мне страшно хотелось стать эскимосом, а в ушах у меня все гремела "Валенсия", потому что это была та песня, которую распевал отец, когда мама уехала в Эль-Пасо с моим братом Вирджилом и мы с папкой помирали с тоски. Потом мы привыкли жить без них, отец перестал петь "Валенсию", и я совсем было ее позабыл, но потом опять вспомнил, когда он ушел из дому и больше не вернулся, а с тех пор, как я попал в армию, эта песня слышалась мне непрестанно.
Журналист мне сперва не понравился, но когда мы с ним разговорились, я увидел, что он парень прямой, и моей неприязни как не бывало. Почему- то полковник и другие офицеры дали нам наговориться вволю, - черт его знает почему. Может быть, им самим было интересно послушать.
- Еще один вопрос, - сказал журналист. Он глянул уголком глаза на полковника и спросил: - Как вам нравится в армии?
Черт возьми, этого только недоставало! Ведь Гарри Кук уже ему говорил, теперь ему нужно, чтоб и я сказал то же самое. Но ведь если я скажу ему правду, полковник совсем огорчится, а если не скажу, буду трусом. Не знаю, почему мне не хотелось огорчать полковника, ведь я любил его ничуть не больше, чем любил его Гарри, и все-таки не хотелось. Просто мне казалось неправильным его огорчать. Не знаю, чем это объяснить, но мне казалось, что огорчить полковника - это еще хуже, чем оказаться трусом. Поэтому я стал думать о тех вещах, которые мне нравились, но их было так мало, что из-за них, по правде говоря, не стоило любить армию, и чем больше я об этом думал, тем в большее приходил замешательство. Мне даже стало совсем не по себе, но нужно было поскорее прийти к какому-нибудь решению, поэтому я постарался принять жизнерадостный и искренний вид и сказал:
- Ужасно нравится.
Тут как раз подоспел лейтенант со своими двумя людьми, и я хотел было уйти, но журналист придержал меня за руку. Лейтенант представил своих избранников: пара ребят, которые были на постоянной службе в нашем лагере. Они работали в канцелярии. Я часто их видел, но не был с ними знаком. Журналист спросил каждого, сколько ему лет, откуда он родом и где работает его отец, но ничего на этот раз не записывал. Атмосфера постепенно разряжалась, и полковник опять повеселел. Тут подошел майор и сказал:
- В три часа отправляется самолет со станцией назначения приблизительно в сотне миль от Фербенкса, сэр. Отпускное свидетельство для рядового Кука, проездные документы и деньги - в этом конверте, сэр.
Вероятно, я побледнел, когда это услышал, и журналист, видно, сразу заметил, что мне не по себе, потому что он обратился к полковнику и сказал:
- Так далеко в самолете один...
Он повернулся ко мне:
- Вам бы нужно отправиться вместе с товарищем, раз у него мать так больна и он так расстроен, - а, как вы думаете?
- Точно так, - сказал я. - С удовольствием слетаю на Аляску.
Тут оба парня из канцелярии тоже оживились, и один из них спросил:
- На Аляску? Кто это собрался на Аляску?
- Рядовой Кук, - ответил майор. - Мы его отправляем домой. У него мать тяжело заболела.