— Восхитительная идея, — сказала Зивра и налила. Тем временем Шант и Пиро орали уже изо всех сил и начали стучать по столу, чтобы подчеркнуть некоторые места своей дискуссии. Через несколько минут Зивра и Льючин, обменявшись взглядами, решили, что разговор можно остановить без риска потерять для мира какие-нибудь новые важные знания.
— Джентльмены, — сказала Зивра негромким голосом, который, однако, каким-то образом заглушил голоса спорщиков. — Я прошу вас на мгновение остановиться.
Они остановились, взглянули на Льючин и на Зивру, потом друг на друга, после чего на их лицах появилось сконфуженное выражение. — Да? — сказал Пиро.
— Я должна кое-что сказать вам, — объявила Зивра. Как всегда, она произнесла эти слова без всякого выражения; на самом деле она обычно говорила тем же тоном, в котором только что высказалась, и то, что кофе обжарено, измолото, созрело и можно заваривать (так как она действительно была таким знатоком в этом искусстве, каких очень редко можно было встретить после Катастрофы), тем не менее каким-то не поддающимся объяснению образом все сразу поняли, что Зивра собирается сказать что-то исключительно важное; поэтому никто ничего не сказал, но все ждали от нее продолжения, которое и последовало в ее обычной изящной манере — Мои опекуны сообщили мне, что я обязана на какое-то время уехать по очень важному делу.
— Как, уехать? — поразился Пиро.
— В точности, — ответила Зивра.
— То есть вы имеете ввиду уехать из Адриланки? — сказал Шант.
— Да, именно.
— И по какому делу?
— По неизвестому делу в неизвестном направлении.
— То есть вы не знаете, куда и зачем едете?
— Вы совершенно верно поняли меня.
— Но, — заметил Пиро, — ваши опекуны должны были, по меньшей мере, сообщить вам причину.
— Нет, ни в малейшей степени, уверяю вас.
— Но когда вы уезжаете? — спросил Шант.
— Завтра, — сказала Зивра.
— Завтра!
— Рано утром.
— Клянусь лошадью! — воскликнул Пиро. — Так быстро?
— Точно, — сказала Зивра.
— Но, тогда, хоть что-нибудь да случилось, — сказал Шант. — Когда кому-то говорят, что нужно собираться и уезжать, причем дают только день на подготовку, это безусловно означает, что что-то случилось.
— Не исключено, — сказала Зивра. — И тем не менее я уверяю вас, что ничего не знаю и об этом.
— И вы вернетесь?
— А.
— Ну?
— И об этом я тоже ничего не знаю.
— Но, — сказал Пиро, — разве вы не спросили их?
— Как, допрашивать моих опекунов?
— Ну да.
— Нет, никогда. Они объявили это мне, а я…
— Да, и вы?
— Я подчинилась. У меня создалось впечатление, что речь идет об очень важном и срочном деле, и, более того о деле, в котором необходимо соблюдать строгую секретность, так как иначе, я точно знаю, они ответили бы на все мои вопросы еще до того, как я бы их задала.
— В результате, — сказал Шант, — вы не спросили их?
— Точно.
— Вы должны писать нам, — сказал Пиро.
— И часто, — добавил Шант.
— Обязательно, — согласилась Зивра.
— Как жаль, — заметил Пиро, — что Орб пропал, так как при помощи магии мы могли бы обмениваться мыслями напрямик, из сознания в сознание, как делали люди в былые времена.
— Для этого не требуется никакой магии, — сказал Шант. — И сейчас есть такие, которые могут сообщаться таким способом.
— Да ну? — насмешливо сказал Пиро. — Хорошо, давайте сделайте это.
— Я не изучал это искусство, — ответил Шант, — но разве не является доказательством…
— Джентльмены, — прервала его Льючин, — прошу вас, не начинайте снова.
— Я должна признаться, — сказала Зивра, — что сейчас я не восприниму как естественнонаучных, так и магических философских рассуждений.
— Хорошо, — сказала Льючин. — Я запишу их и пошлю вам вместе с моими письмами.
— А! Я предвижу с каким удовольствием буду читать их.
Льючин нахмурилась и пожевала губы, внимательно глядя на свою подругу, а потом сказала, — Но ведь это еще не все, не правда ли?
— Как, есть еще что-то?
— Вы знаете или подозреваете кое-что, о чем еще не рассказали нам.
— А, — сказала Зивра и улыбнулась. — Я должна была знать, что не сумею ничего утаить от вас.
— И что это?
— Ну, я подозреваю…
— Так и есть, — сказал Шант. — Вы опасаетесь.