Легко пережить нищету, если ты родился в ней, заточение, если не знал ничего, кроме норы, унижение, если был унижен с детства; легко лизать хлеб с плесенью, если ты никогда не ел ничего сытнее фрументы, спать на полном насекомых тюфяке, если приучен дрожать на ледяном полу, а не на красиво вышитых согретых простынях. Легко перенести оскорбительный тон надсмотрщиков, удары по лицу и тумаки, даже насилие, коли ты родился от падшей женщины и пьяного каторжника.
Но если ты помнишь иное - Бастилия невыносима! Знатные люди – вот какой была пища этой дьявольской Химеры, которую она с жадностью и злорадством заглатывала. Люди благородного происхождения, люди чести, совести, святости - вот ее радость! Люди оскорбленные, но помнящие уважение к себе со стороны других - вот ее кровавая жатва!
Оставленная Память творила с этими людьми ужасные вещи – они помнили себя свободными, молодыми, всесильными, богатыми, а здесь царил ужас, хаос, плач, нищета, насилие! Здесь уничтожалось само человеческое достоинство. Бастилия переваривала этих людей и превращала в некие ошметки человеческой плоти - в бесполых и безликих узников.
В комнате, куда вошли наши героини, все еще не было ничего страшного – просторная комната с тремя дверьми, с камином и креслами; на стенах – обширная коллекция оружия; высокое окно, забранное чистым стеклом с вышитыми портьерами с видом на бесконечные красные черепичные крыши Парижа. Это была приемная коменданта.
Стражник, с идиотской улыбкой, которая, наверно, изображала любезность, подкинул в очаг сырую ветку, при этом раскидав угли по паркетному полу. Он что – то пробормотал и начал елозить перед очагом, собирая грязь в горсть.
-Ах, оставьте ради бога! – воскликнула Джулия.
Стражник, вытер ладонь о помятые латы и, неумело кланяясь, вышел.
-Тут и проводит свои дни твой дядя? – прошептала Джулия.
-Отнюдь! Здесь он, похоже, разговаривает с пленниками, заподозренными в государственной измене!
-Но пока я ничего такого…
Их беседу прервал душераздирающий вопль:
-Я тут, о Богородица!
Вопль, от которого кровь застыла в жилах, доносился из-за неплотно приотворенных дверей напротив тех, через которые они вошли, дверей, выкрашенных в противный коричневый цвет, заляпанных подозрительными бурыми пятнами.
Изабелла подошла и выглянула в узкий коридор.
-Оставайся здесь! – велела она подруге. – Если застанут с узниками меня, то всего лишь вышлют из города, а если тебя - то четвертуют за государственную измену!
Она прикрыла за собой дверь и прислушалась. Узник смеялся и выкрикивал беспорядочные слова, слившиеся в один непрерывный вопль:
-Забери меня!
Изабелла подошла к его камере и прислушалась. Но узник теперь просто выл, как голодная собака, или душераздирающе смеялся! Разум, похоже, покинул его! Изабелла побоялась выпустить сумасшедшего и отошла.
Она шла по коридору, тускло освещенному чадящим факелом. У нее было ощущение, что она подползла к самому краю бездонной пропасти. Уже мелкие камни срываются и беззвучно падают с головокружительной высоты, а она не может сделать самого маленького шага назад.
Другая дверь, выходящая в коридор, была полуоткрыта.
-Я отказываюсь! – простонал кто–то. Голос из комнаты был такой замогильный, что Изабелла вскрикнула. Она вошла. Комната была совершенно пуста. Или нет?!
-Я отказываюсь это делать! – повторял кто- то с надрывом. Изабелла подскочила к одной из стен камеры и отдернула с нее гобелен с любовными сценами из сочинений Кретьена де Труа.
Зрелище, представившееся ей, повергло ее в ужас. За гобеленом располагалась маленькая ниша, в которой пряталась клетка не выше пояса и не шире разведенных рук.
В клетке скорчился человек. Он глядел на туфли Изабеллы с таким диким видом, что она удивилась, что он еще говорит. Впрочем, вид его легко объяснялся - у ног Изабеллы стояла миска с мутной водой и лежал кусочек хлеба. Отвратительная пища лежала с определенным умыслом- так, чтоб узник видел ее, но не мог, как бы не изощрялся, дотронуться до нее.
Изабелла пододвинула ему воду. Он схватил миску и, захлебываясь, стал пить. Она с содроганием смотрела, как жадно он пьет, проливая воду на замызганный камзол с остатками золотого галуна и щеки его, заросшие щетиной, трясутся.
-Я знаю, что тебя наняли специально, - простонал он, запихивая хлеб в рот обеими руками. – Уходи! У меня нет больше чести и достоинства, но последнее, что я могу, чтоб сохранить остатки разума, это не поддаваться на твои дьявольские искушения. Я не соглашусь на то, что вы предлагаете. Убирайся! И скажи им, что я не согласен!
-Я могу попробовать выпустить вас! – пролепетала она.
Он разразился каркающим смехом.
-Меня спасали уже три раза, но все это были ловушки, ловушки! Когда уже ощущаешь запах свободы, когда уже мнишь себя за рвом, мечтаешь о горячей ванне и бокале бургундского, когда уже нюхаешь цветы, твой спаситель открывает дьявольский колодец! И хуже ничего нет! Я сам больше шага не сделаю отсюда! Убирайся!
Изабелла попятилась, и портьера скрыла его. Она вернулась в комнату, стараясь не трястись.
Отец Жозеф вошел в приемную с другой стороны почти вслед за ней. У него было хорошее настроение.
-Что значит этот визит, дети мои? – спросил он почти игриво. –И вы прибыли так быстро… Я, клянусь святым Иофом, не ожидал, что вы решитесь появиться в Бастилии! На это есть особая причина, да, милая племянница?
Изабелла, с трудом шевеля языком, рассказала ему о причине.
-Ваши идеи, дорогая Изабелла, с каждым днем становятся все хуже! - возмутился отец Жозеф. - Кто бы он ни был тебе, этот мальчик..
-Он мой учитель музыки!- встряла Джулия.
-Пусть так! Но я не стану просто так рисковать моими людьми, посылая их на верную смерть в смердящие парижские трущобы! Но я должен успокоить вас, мои пташки, поэтому скажу: ваш учитель музыки, оказавшись на улицах без оружия, давно уже почил. Удар кинжалом за лютню не удивителен. Любой нищий захочет продать инструмент за пару су старьевщику.
Джулия побледнела, но нашла в себе силы любезно улыбнуться.
Отец Жозеф улыбнулся в ответ. Изабелле захотелось закричать - будь осторожна! Но Джулия не заметила тени озабоченности на лице подруги.
-Я прошу вас помочь мне, ваша светлость! – прощебетала она. –У вашей светлости столько власти в городе и стране!
Словно поддавшись на комплименты, отец Жозеф колокольчиком позвал тюремного художника. Художник – молодой упитанный парень с выразительным лицом и белыми длинными пальцами, пристроился на краешке стула, достал большой лист бумаги и приготовился рисовать. Джулия описала Франсуа. Художник рисовал быстро. Он исправлял, стирал, спрашивал, кивал, уточнял, набрасывал. Пот тек по его лицу. Но дело шло на лад. То ли Джулия обладала редкой даже в наши дни способностью доходчиво объяснять, то ли художник был талантливым человеком, но через четверть часа портрет Франсуа был готов. Художник скопировал еще пять портретов – их должны были раздать нескольким стражникам. Одного из них отправили в Общую больницу – где лечились, рожали и умирали нищие.
-А сейчас мне бы хотелось побеседовать с племянницей наедине! – сладко проронил отец Жозеф. – Нет, нет, дорогая Изабелла, сидите у камина, грейтесь, умоляю вас! Я же вижу, как вас бьет дрожь от дьявольской сырости Бастилии! Тут действительно несколько прохладно! Даже у меня самого тут часто ноют спина и шея! Я провожу мою прелестную гостью в другую комнату!
Он встал, подал Джулии руку и поцеловал ей кончики пальцев. От такого всплеска чувственности у старого монаха Джулия растаяла. Она с готовностью повиновалась его сильной руке. Он подвел ее к третьей двери, распахнул ее.
Изабелла нахмурилась. Она вытянула шею, чтоб заглянуть в комнату с того места, где сидела - действительно, помещение казалась светлым и нарядным. В нем приветливо горел камин, над которым красовался некий натюрморт с персиками, пол был выложен красивым резным паркетом, напоминающим цветочный рисунок в одной из зал Лувра.