-Ах, это вы!?
-Вы что же, не ожидали меня увидеть?
-Что вы дальше делать - то будете, если потеряли меня в первый же день в собственном саду?- съязвила Изабелла, нахмурив брови. Голос гранда вдруг вернул ее в неприятную и напряженную действительность, и сразу же вернулась головная боль.
Испанец, когда взглянул в ее неповторимые ясные глаза, огорченно вздохнул.
-Не грустите, прекрасная донья Исабель! - произнес он как-то очень нерешительно. - Разрешите, я вас утешу стихами:
Есть у меня жемчуг и изумруды,
Слоновая кость, серебряные руды.
Всего у меня в изобилии
Только меня возлюби![1]
Он говорил очень страстно, словно молил о чем- то. Опустившись на колени, гранд сорвал возле скамьи несколько великолепных желтых острогав и протянул ей. Глаза его ожидали. Изабелла приняла букет и со вздохом положила его на изящную деревянную скамью.
-Я разве не говорила вам, что вы будете очень несчастливы, если позволите себе полюбить меня, ваша светлость.
-Я надеюсь, что все- таки завоюю ваше сердце.
-Нет!
-Становится жарко, не угодно ли вам, о мой цветок, подняться в тень галереи? Для нас там уже установлен столик с восточными яствами - розовой пастилой и сливками.
Дон Лонса начал рассказывать Изабелле о своем короле, Филиппе. Король, вступивший на испанский трон в 1621 году, слыл человеком непреклонным. Его правой рукой и другом являлся граф Оливарес, честолюбивый и энергичный. Отец графа происходил из клана Гусманов, главе которого принадлежал титул герцога Медина-Сидония. Он жил в Италии до 12 лет, так как его отец был вице-королем Сицилии. Будучи третьим по старшинству отпрыском знатного дома Медина-Сидония, граф Оливарес готовился к церковной карьере, четырнадцати лет был отправлен в Саламанский университет изучать каноническое право. Но отец его и трое братьев вскоре умерли, пришлось ему вернуться и получить назначение камер- юнкера инфанта - будущего короля Филиппа IV. Они вместе с доном Лонса поощряли национальную промышленность, реорганизовали управление хозяйством королевства, занимались новым проектом административных преобразований: унификации законодательства и систем управления в различных владениях Испании, создании единого армейского резерва в 140 тысяч человек, пропорционально распределённого между частями всего королевства. Кроме того, дон Лонса предложил графу организовать придворную службу по надзору за моралью, что сейчас и делалось весьма успешно.
Изабелла, слушая, обратила внимание на перламутровую коробочку, стоявшую на столе возле ее тарелки.
-Что это?- спросила она у невольника.
-Ему запрещено говорить с вами,- заметил гранд и сам открыл коробочку. - Это сладкий миндаль, попробуйте, дитя души моей.
Пока она Изабелла, облизывая пальцы, он страстно следил за ней. Потом, словно очнувшись, приказал:
-Мне нужен дон Себастьян!
-Кто это?
-Я доверяю этому верному человеку. Он проследит за вами во время моих отлучек! О, уверяю вас, я уеду на очень короткое время! Как бы я не хотел всю свою жизнь провести рядом с вами, но некоторые срочные дела ждут меня в Мадриде.
-То есть вы сейчас велели позвать моего надсмотрщика?
-Конечно, нет! Дон Себастьян - сын друга моего отца и мой друг. Я сейчас представлю вам его. Пришелся ли миндаль вам по вкусу?
-Я еще не решила, нравится он мне или нет! Вот попробую еще и отвечу вам, сударь!
-Не стану вам мешать!
В установившейся тишине - ибо гранд пил сливки и искоса с удовольствием поглядывал на Изабеллу, послышались тяжелые неровные шаги, гулко отдававшиеся по мраморному полу. Сильно прихрамывая на левую ногу, в галерею вышел высокий, худощавый, но крепкий мужчина в черном камзоле с узким воротником. Ему на первые взгляд Изабелла дала не меньше 35- 40 лет. Одежда без украшений, смиренно склоненная крупная голова с пышной шевелюрой - по ним можно было бы угадать знатного испанского господина, но какое-то мрачное чувство собственного достоинства странно нарушало цельность впечатления. Лицо человека было изуродовано старым шрамом, какого - то землистого оттенка, который тянулся от виска, стянув кожу левой щеки, за ворот, к плечу. Этот страшный рубец, мелкие шрамы и морщины, прорезавшие лоб мужчины, который много пережил, вызвали в Изабелле щемящую жалость. Седина заняла прочное место в темных волосах человека, а тонкие губы его, казалось, никогда не произносили ни звука, так плотно они были сомкнуты. Он ссутулился и еле брел, придерживая рукой бедро израненной хромавшей ноги.