-О, да!
Молодой мушкетер подал ей руку. Они вдвоем сбежали вниз, смеясь как дети. В самый последний момент Джулия пошатнулась, мушкетер легко поддержал ее за талию и так, рядом, они опустились рядом.
-Как бы мне хотелось, чтобы мы никогда не попали в город, что зовется Парижем! - признался де Арамисец, пересыпая из ладони в ладонь желтый теплый песок.
-Отчего же, сударь?
-Мы привезем вас королю Людовику, сударыня, и, верно, расстанемся. А мне не хотелось бы думать, что навсегда!
-Тогда и не думайте! Все зависит от вас, сударь! - прошептала Джулия застенчиво.
-Я запомню, эти дорогие для меня слова! - в восторге воскликнул он. - И буду смиренно надеяться, что и вы не забудете их!
-Я постараюсь…
-Тогда, чтоб я смел надеяться на встречу...
Он порывисто вскочил, нарвал ей охапку высоких лиловых фиксий, что гордо стояли под обрывом.
-Ах, сударыня, я желал бы дарить вам розы самых изысканных форм и цветов, но я могу преподнести вам лишь эти фиксии! Они скромны и сразу, верно, увянут от зависти к вашей редкостной красоте.
-Я благодарю вас! - улыбнулась Джулия. Она прижала цветы к груди. - Пусть они не претендуют на изящество роз, но мне они очень дороги.
-В Париже вы забудете о моем скромном подарке... Увы...
-Сколько бы цветов мне не преподносили, ваш букет будет занимать среди них свое истинное место, поверьте.
-Я счастлив, сударыня! - его прозрачные глаза сухо блестели.
-А в Провансе много цветов? - спросила Джулия тихо, все- таки отводя взор. Этот закат, негромкий разговор сближали их, придавали интимность любым словам, радовали сердце.
-Да, г-жа моя! Их огромное множество, яркие, сочные, прекрасные. Солнце юга вспоило их своим животворным светом, даруя нежные и страстные цвета! Моя матушка обожала наши гиацинты...
-А теперь ... ваша матушка... Она умерла?
Де Арамисец тихо вздохнул.
-После гибели отца она не прожила и года. Я, увы, не был на отпевании. Меня не отпустили из Парижской духовной семинарии.
-Вы учились в семинарии? О, неужели!
Джулия никак не ожидала такого. Но, конечно, она почти не знала своего нового друга. И теперь все связанное с де Арамисец было наполнено для нее особым, жизненно важным смыслом!
Де Арамисец улыбнулся, но улыбка его отчего-то вышла несколько трагической.
-Я находился там с семилетнего возраста, сударыня, и очень хотел стать священником, но в двадцать лет я решил отложить церковную карьеру на несколько лет. Мне нужно было понять, чего именно я лишаюсь, став священнослужителем, ведь обратного пути для меня бы уже не было. Тяжкий путь Франциска Ассиского к святости никак не давал мне покоя. Ну и к тому же, мне очень хотелось узнать, что такого есть в мирской жизни, о чем так сожалеют некоторые из нашей братии. Военное поприще как никакое другое подходило мне для подвига в миру - я легко получил место в только что набранной роте королевских мушкетеров. Правда, до этого я год брал уроки фехтования у одного нашего брата, до пострижения бывшего корнетом гвардии короля Генриха. Он и научил меня некоторым недурным фехтовальным приемам, которые весьма пригодилось мне, когда я поступил в роту де Тревиля.
-Вы собираетесь вернуться в семинарию? - спросила Джулия дрожащим голосом. Ей стало так страшно и тяжело, словно в это мгновенье на ее плечи тяжело упала темная холодная ночь.
О, она не вынесет, если он станет священником, и она его потеряет, потеряет! Никто, никто не понимал ее так, как этот изящный, элегантный, но внутренне чрезвычайно рассудительный и целеустремленный человек. Иногда ей казалось странным, почему это происходило, но в тот же миг приходила отгадка - с де Арамисец она была самой собой. Прочие видели в ней только очаровательную дочку маркиза де ла Шпоро, будущую хорошую хозяйку богатого дома и скромную, набожную девушку, но она была не такой, вернее, не только такой! Джулия любила приключения, ее восхищало разнообразие в чувствах, действиях, характерах! Как она и призналась недавно Изабелле, рядом с де Арамисец она не знала, что от него ждать и это ее привлекало чрезвычайно! Иногда де Арамисец глядел на Джулию ангельски прозрачными глазами, ласково улыбался и говорил прелестнейшие комплименты, а иногда вдруг превращался в саркастического мрачного человека, слова которого истекали ядом, ловко замаскированного под мед! Но при этом он всегда оставался восхитительным собеседником, чей голос звучал мягко, даже когда слова жалили, как шершни!