"Иди от простого к сложному,- учил Герман Павлович сына,-но не наоборот".
Именно так и действовал Редькин. Прежде всего он определил, что в данный момент самое простое - лежать в гамаке и следить за естественным ходом событий. С этого Коля и начал. Покачавшись в гамаке целую неделю, он настолько усложнил свою задачу, что на дальнейшее обдумывание времени уже не оставалось. И тогда все стало ясно:
необходимо вылезти из кабины, подняться по стропам и прочистить злополучную трубку.
Риск, что и говорить, был велик. Холод и бешеный ветер за бортом оставляли мало надежд на успех операции, но другого выхода не было.
Коля изложил свой план попугаю.
- Безумству храбрых поем мы песню,- пробормотал Леро.- Но только помни: если с тобой что случится, мне, старику, очень больно будет.
Коля надел на себя старый свитер Эдисона Назаровича, привязался длинной веревкой к столу и через верхний люк выбрался из кабины. Мороз обжег его лицо. Ветер пытался сбросить Редькина. Нельзя было терять ни секунды. Стараясь не глядеть вниз, чтобы не закружилась голова, Коля полез по канату. Несколько метров-пустяк, который он шутя преодолевал в спортзале,- давались невероятно трудно. Пальцы стали деревянными, холод пробирал до костей. Наконец ему удалось добраться до трубки. Он сунул руку в отверстие и, к своему удивлению, обнаружил деревянную пробку. Она была забита так плотно, что вытащить ее пальцами не удавалось. Тогда Редькин вцепился зубами в пробку и стал тянуть изо всех сил.
С большим трудом ему удалось извлечь ее, но разжать зубы Коля уже не мог. С пробкой во рту он сполз по канату и мешком свалился в кабину. Только здесь он выплюнул кляп и застучал в ознобе зубами. Чтобы отогреться, Редькину потребовалось полчаса.
Леро задумчиво разглядывал пробку.
- Хотел бы я знать, чья это работа,- сказал он,- на простое хулиганство не похоже. Тут дело посерьезней. Впрочем, сейчас это не имеет значения.
Шар был приведен в порядок. Можно было возвращаться домой, но прежде следовало пополнить запасы воды и продовольствия. Редькин взглянул в иллюминатор. Под ним в легком коконе прозрачных облаков проплывала Земля. Теперь, когда опасность миновала, Коля неторопливо рассматривал зеленую спину планеты, давая волю воображению.
Где-то внизу, в гниловатых сумраках джунглей, тоскует старый удав, мечтая обвить аптекарскую рюмку. С визгом и хохотом несется по деревьям бесшабашный обезьяний клубок. Строгий глаз крокодила выискивает лиц без определенных занятий. Свистит стрела, дрожа оперением, и яд кураре капает с ее наконечника на бутерброд беспечного путешественника...
- Терра инкогнита,- прошептал Редькин и повел шар на снижение.
- Знаем мы эти инкогниты,- проворчал Леро,- шарахнут из бузуки-и прощай, мазер*.
* Мама (англ.). Вообще-то "мама" звучит по-английски несколько иначе, но Леро считает, что "мазер"- гораздо убедительнее (автор).
Через полчаса они летели над саванной на высоте триста метров. Жирафы, вспугнутые тенью странного существа, неслышно двигались внизу, и шеи их плыли по воздуху, будто в замедленной киносъемке. Шеренги изящных антилоп выпрыгивали над землей, давясь непрожеванной пищей. Грубо сколоченные бегемоты разевали пасти, похожие на хозяйственные сумки. Сытые львы дремали в тени положив под головы львиц.
Древний инстинкт охотника проснулся в Редькине. Он залег за ящиком, сжимая в руках автоматическую винтовку (веник). Бич деревень -- полосатый людоед Шер-Хан притаился в зарослях (гамаке), сверкая желтым глазом.
Выстрел! Промах.
Хищник прыгает. Мелькают кровавый маникюр когтей и выцветшая шкура, изъеденная молью,
Выстрел! Промах.
Хищник обрушивается на Редькина, и они, рыча, начинают кататься по траве. Перед Колей страшная пасть, полная зубов мудрости и резцов, не знающих стоматолога, Редькин в самый последний момент успевает дотянуться до курка.
Бах! Шер-Хан дергается, всхлипывает и замирает...
Редькин устало поднялся с пола и, шатаясь, подошел к иллюминатору. Солнце освещало его мужественный профиль, распаханный железным плугом звериной лапы...
- Браво! - воскликнул Леро.- Не забудь снять шкуру. Ты бросишь ее к ногам родителей, когда вернемся домой.
Ирония попугая осталась незамеченной. Редькин был поглощен событиями, происходящими на Земле.
Глава шестая,
в которой вес кабины увеличивается на сто сорок килограммов
Внизу виднелся маленький одноэтажный городок, утомленный зноем и скукой. Над единственной дорогой выбегающей из города, поднималось облако пыли. Неожиданно из облака вынырнул человек. Он мчался по дороге, смешно вскидывая ноги и поминутно оглядываясь. Затем показалась огромная толпа, размахивающая палками. Расстояние между беглецом и преследователями неуклонно сокращалось.
Коля, не раздумывая, повел шар к Земле. Ему удалось повесить кабину прямо перед носом удирающего. Удирающий, пыхтя и чертыхаясь, протиснулся в люк, и шар тут же устремился в небо.
Разгневанная толпа разочарованно взревела, замахала руками, и по обшивке застучали камни.
Спасенный, еще не отдышавшись, высунул в люк кукишь и заорал:
- Жалкие провинциалы! На кого вы подняли руку? Искусство бессмертно! Музы плюют на вас с высоты птичьего полета!
- он плюнул и захохотал.
- Расходитесь по домам, вынашивайте задние мысли, пейте пиво, читайте объявления и ждите конца света! Зрелище отменяется.
Редькин с удивлением смотрел на спасенного. Это был толстяк невероятных размеров. Толстые губы, толстые руки, огромный живот. Над курносым носом бегали маленькие глазки. Голова незнакомца была острижена наголо, и только впереди красовался аккуратный чубчик, как у пятилетнего ребенка.
Еще никогда Редькину не доводилось видеть людей с такой необычной внешностью.
Высказав жителям городка все, что он о них думает, толстяк успокоился и обратился к Редькину.
- Тысячу благодарностей,-сказал незнакомец, шаркнув короткой ножкой.Разрешите представиться? Сид Джейрано! Вес - 140 килограммов. В артистических кругах известен как Сид Котлетоглотатель и Укротитель Вареников. Единственный в мире исполнитель смертельного номера - восемьсот пятьдесят сосисок за один присест.
Глазки его смотрели весело и хитро.
- Советский путешественник Николай Редькин.
- Вес 38 килограммов. Коля церемонно поклонился. В артистических кругах неизвестен. За один присест съедаю не более двадцати сосисок.
Не может быть! - закричал Сид, картинно выставив руки перед собой. Настоящий советский мальчик! Вот это встреча, черт-побери! Жаль, что я не успел захватить саквояж с едой - мы бы закатили сейчас роскошный обед в честь знакомства.
Он уселся на ящик, вынул громадный, как простыня, платок и промокнул шею.
- Эти гунны хотели моей крови. Какая безобразная сцена!
Знайте, Коля, я чист перед законом. Вы мне верите? Не говорите да, я вижу - не верите. Тогда слушайте, историю Си-да Джейрано.
Я родился в Неаполе,- начал, жестикулируя, толстяк.- Неаполитанский залив, солнце, синее небо, санта-лючия, бель-канто и так далее. Девятый ребенок в семье бедного парикмахера Винченцо Джейрано детства не имел. Единственное воспоминание - птичьи лица братьев и сестер и их злые щипки. Они были тщедушными существами, а я с пеленок весил больше старшего брата. Моя прожорливость не знала границ, я ел больше, чем вся семья, и вел себя, как кукушонок, подброшенный мамой в чужое гнездо. Отец целыми днями косил щетину на синих щеках клиентов, но накормить меня досыта не мог.
В пятнадцать лет папа побрызгал мое темя одеколоном "Ромео" и повел к синьору Фрикаделли, хозяину кафе. Фрикаделли взял меня мойщиком посуды, а вместо платы разрешил есть столько, сколько в меня влезет. Влезало в меня много, и синьор быстро это понял. За неделю я уничтожил месячный запас сосисок, макарон и шоколадных конфет.