Еж-ежище покраснел до самых корней иголок и, когда затихло «ура», сказал:
— Живу я в норе вместе со своей Еж-ежовной — Чёрной носовной и Еж-ежатами — Чёрными носятами. Ничего, кроме родного леса, не видел, так что и говорить мне не о чем. Но тут среди нас неустрашимый морской волк, то есть я хотел сказать — неустрашимая морская Мышь-Капитан. Она-то, уж наверно, совершила больше подвигов, чем у меня иголок. Пусть бы она рассказала нам что-нибудь...
Все закричали и заревели: «Просим! Просим!», а рыбы и тюлени захлопали плавниками и ластами по воде, но Большая Слоново-Пальмовая Мышь-Капитан только развела лапками:
— Конечно, когда избороздишь все моря и океаны на разных чудовищах, конфетных пальмах и кораблях и когда доведётся столько раз командовать битвами с осьминогами, пиратами, кошками и всякими там Бешеными буквами, есть что вспомнить. Но детвора любит сказочки. А мы, морские капитаны, сочинять не мастера. И у нас, морских капитанов, так уж повелось, что то, что было — не обессудьте, — было, а то, чего не было, того, извините, не было..
С этими словами Мышь села, но все так оглушительно закричали: «Пусть говорит! Слово Большой Слоново-Паль-мовой Мыши-Капитану!», что она в конце концов рассказала о некоторых событиях своей жизни.
О том, как она воспитывала Слона и никогда не шлёпала его, не ставила в угол, хотя было за что.
И как она дрессировала Ястреба, чтобы он перестал разбойничать, а честно зарабатывал себе на хлеб, перевозя через моря некоторых капитанов, если уж они позарез понадобились на каком-нибудь далёком острове.
И как она стояла на капитанском мостике и командовала Чудовищем, так что голос её заглушал рёв бури: «Право руля! Лево тру-ля-ля!»
И как сам Старый Вулкан, совсем было собравшийся извергнуться и залить лавой все моря я острова, залюбовался ею да и передумал извергаться. И всё повторял, что, конечно, на худой конец, можно дожить век Вулканом, но насколько чудеснее было бы хоть немного походить на такую вот Большую Слоново-Пальмовую Мышь-Капитана.
— Ничего, — сказала я ему, чтобы старичок не огорчался. — Когда-нибудь в свободное время я научу тебя капитанскому делу, и ты ещё успеешь кое-что повидать...
Так она рассказывала и рассказывала.
А Художник кивал головой и улыбался — ему очень нравилась эта маленькая Большая Слоново-Пальмовая Мышь.
А Морская Корова, которая сидела за столом рядом с Мышью, хотела сказать своему любимому морскому телёночку, что эта Мышь и действительно очень храбрая, если всё говорит не умолкая, когда на столе столько вкусного, и не боится, что всё съедят без неё. «Вот с кого надо брать пример», — хотела она сказать своему телёночку, но не сказала, потому что рот у неё был набит конфетами.
А потом все попросили Рыбу-Бутылку спеть её песенку. Она сказала, что у неё болит горлышко и вообще она не в голосе, но потом очень хорошо спела:
— Я Волшебная Бутылка,
Да-да-да!
И не страшны мне ни горе,
Ни бе-да!
Ей очень хлопали и громче всех хлопало Чудовище. От букв выступила молчаливая буква «Ч» и сказала:
— Главное — быть настоящим чччеловеком. И не быть чччёрствым. И не быть чччужим для других людей. Ччче-ловек к чччеловеку должен относиться по-ччччеловечески.
— И к Человечкам тоже, — прибавила Ёженька.
— И к зверям, — сказал Белый Медведь.
— И к рыбам, китам и дельфинам! — сказал Дельфин.
— И деревьям, ц-цветам и т-травам он тоже не должен быть ч-чужим, — заикаясь от волнения, прошелестела конфетная пальма.
А потом Ёженька сказала:
— Чудовище-Пятирога все называют «Чудовище». А ведь оно совсем не чудовищное. Давайте будем называть его «Чуп» — это хорошее имя.
— А может быть, дадим ему имя «Мичуп» — «Милый Чуп»? — сказал Добрый Художник.
Всем это понравилось. Все закричали: «Ура-урра-уррра Мичупу!», а Мышь про себя пропищала, что лично она не признаёт такого рода хвалебных прозвищ.
— Не позволю же я себя называть Мимышь — Милая Мышь, или Храмышь — Храбрая Мышь, или Мумышь — Мудрая Мышь. Скромность, скромность и ещё раз скромность — вот чего, к сожалению, не понимают даже некоторые Добрые Художники.
Потом крикнули громовое «УРРРРРА!» в честь конфетной пальмы. Тогда от радости на ней выросли конфеты, которых раньше не было никогда и нигде на свете.
Эти конфеты называются вот так:
«Етевсанатефнокяансуквяамас!»
Даже название этой конфеты не выговоришь, а как описать вкус её, когда она и шоколадная, и мармеладная, и сливочная, и леденцовая, и ореховая, и зефирная, и ананасовая, и мороженная, и пирожная, и всякая другая?!
Если уж очень захочется самому попробовать эту конфету, надо выучить её название — «ЕТЕВСАНАТЕФНОКЯАНСУКВЯАМАС», и надо прочесть это название наоборот — от последней буквы до первой — интересно, что получится? И надо узнать, где сейчас находится конфетная пальма: ведь говорят, что после своего плавания через океан она очень пристрастилась к путешествиям.
А когда ты отыщешь, наконец, конфетную пальму, надо ведь ещё обрадовать её.
Иной скажет, что это-то совсем легко — иногда радует даже просто улыбка, даже просто одно вовремя сказанное слово. А другой ответит, что такая улыбка и такое слово — самые редкие и драгоценные дары на свете.
Несколько минут за столом было совсем тихо — все ели конфеты «ЕТЕВСАНАТЕФНОКЯАНСУКВЯАМАС».
А потом... Потом, к сожалению, мама-тюлениха оказалась права: у самого младшего тюленёнка-ребёнка заболел живот. Доктор Дятел не смог ему помочь — у него не было тюленьих лекарств. И тюлени заторопились домой.
И морские зайцы, моржи, морские коровы, белые медведи, пингвины королевские и пингвины простые, киты и дельфины, меч-рыбы и селёдки, морские звёзды и медузы — словом, все-все тоже заторопились домой, потому что в звериных и рыбьих школах кончались каникулы и надо было поспеть к началу занятий: дорога не близкая!
Все-все распрощались друг с другом, расцеловались — и поплыли по домам: кто на север, кто на юг, кто на восток, кто на запад.
Они плыли и пели Ёженькину песню:
— Плывём сквозь волны в те края,
Края родные,
Чтобы сберечь весь белый свет
От тех, кто злые!
А Добрый Художник и его дети стояли на берегу и махали рукой; Мичуп махал лапой, конфетная пальма — листьями, Коршун — крыльями, Еж-ежище — всеми своими иголками.