Командир блокшива вышел из себя и приказал коку замолчать. Он заявил, что не позволит нянчиться с мальчиком, который устраивает безобразия. Он пригрозил коку, что при первой возможности спишет Виктора на плавающую единицу флота, ибо в противном случае Костин совершенно избалует мальчишку.
Костин-кок подчинился старому и любимому командиру, но всё-таки остался при своём мнении. В этот день из-за огорчений кока винегрет оказался пресным, суп пересоленным, а котлеты слишком сухими. Команда блокшива не осталась в стороне от спора. Бакланов утверждал, что, безусловно, прав старый командир, что Виктора надо приучить к порядку, а Пустовойтов находил строгость старика чрезмерной и печалился по поводу того, что вчера неприветливо встретил Виктора на борту блокшива.
«Да, кок переполошится, — думал старый командир, приближаясь к своему кораблю. — Но теперь-то он должен понять, что мы действительно распустили воспитанника, что так продолжаться не может!»
Из темноты выплыла чёрная масса блокшива. На трапе Фёдора Степановича встретил обеспокоенный Бакланов:
— Товарищ командир, вас срочный пакет из штаба дожидается.
Ломая на ходу красную сургучную печать, Фёдор Степанович спустился к себе и через минуту потребовал Костина. Иона Осипыч явился. Он испуганно смотрел на своего командира, ожидая самых мрачных вестей о Викторе.
Фёдор Степанович протянул ему бумажку с печатью штаба и сухо проговорил:
— Это касается вас, товарищ кок. Вы временно переводитесь на линкор «Грозный». Как видно, без Островерхова у них не ладится на камбузе. Сдайте дела баталёру Андронову и немедленно отправляйтесь в док, на эсминец «Быстрый». Утром эсминец выходит в море на соединение с главными действующими силами… С «Быстрого» перейдёте на линкор. Всё понятно? Надеюсь, на флагмане со своими обязанностями справитесь блестяще… Вы свободны!
Костин прочитал бумажку и машинально проговорил: «Есть!» Фёдор Степанович отвернулся к столу и, продолжая что-то писать, как бы между прочим сообщил:
— Кстати, насчёт Виктора. Мальчик перебрался на «Водолей». Сделал он это самовольно, но надо надеяться, что, в конечном счёте, плавание пойдёт ему на пользу. Всё же, вернувшись на блокшив, он получит ещё пять суток без берега… Итого — в общей сложности — десять.
Костин хотел что-то сказать, но что мог он сказать? Виктор совершил новый проступок, и старик имел право говорить о мальчике холодным тоном. Кок покраснел, отдал честь и молча оставил каюту командира. Укладывая свой маленький фибровый чемоданчик, он печально сказал:
— Ах ты, Витя, Витя! Что ж ты натворил? Бутерброд получается, юнга, бутерброд. Ты на «Водолей», я на линкор — вот и неизвестно, когда теперь увидимся.
ВЕТЕР ПОЁТ
Качает, качает, качает… Море — это громадные качели, и тяжёлый «Водолей» качается на них без передышки. Вдоль борта с плеском, шорохом, шипением бегут волны неизвестно откуда, неизвестно куда. Ветер проносится над судном. Он свистит свирелью в тонких снастях, он гудит органной трубой в раструбе вентилятора, пофыркивает и дребезжит в парусиновом обвесе мостика. У морского ветра много голосов, они сливаются в музыку морского простора. Тот, кто полюбит её, тот навсегда породнится с морем, но для того, чтобы полюбить её, нужно время и время.
Мальчики забились в укромный уголок между брезентовыми мешками с хлебом и примолкли. Митя гладил Митрофана. Сначала было неспокойно. «Водолей» покинул гавань как раз в то время, когда начались стрельбы; всё население корабля высыпало на верхнюю палубу и оживлённо обсуждало вопрос о мощности артиллерии форта. Потом верхняя палуба опустела, но кто-то вздумал наводить порядок, передвигал ящики и бочки и ворчал, что на палубе ни пройти ни npoexaть. Это встревожило юных пассажиров. К счастью, любитель порядка, как видно, решил угомониться до утра. Наступило желанное спокойствие, но вместе с ним пришёл холод, которого мальчики раньше не замечали. Они прижались друг к другу.
Теперь, когда пути к отступлению были отрезаны, Виктор, надо отдать ему справедливость, чуть-чуть раскаивался в своей решимости, а Митя — в своей уступчивости.
— А я не знал, что в море ещё качка, — прошептал Митя. — Ты привык к качке?
— Уже стало совсем темно, — сказал после долгого молчания Виктор. — И холодно… На берегу тепло, а здесь холодно. Отчего это?
— Вот попадёт нам, вот попадёт нам! — сказал Митя.
— Ну и пускай попадёт! Мы не сами, мы за корабельным имуществом на «Водолей» пришли. Слыхал, что говорил вестовой? Кот — это корабельное имущество, — попытался успокоить его Виктор.
— Да, а почему тогда мы спрятались? Надо было доложиться… Да, а мы спрятались.
— Ну и пускай! — с притворной бодростью фыркнул Виктор. — Зато мы на флот попадём…
Митя замолчал. Виктору стало жалко товарища, которого он вовлёк в новое приключение. Он великодушно сказал:
— Не бойся. Сейчас найду чем укрыться. Подожди…
Виктор проскользнул между мешками и исчез. Митя вслушивался в пение ветра, в шорох волн, и ему было тоскливо. Желанный берег отступал далеко в темноту, в неизвестность, и мальчику оставались только вот эта холодная ночь, качка, к которой он ещё не совсем привык, ветровая песня и…
Из-за мешков выскользнул Виктор. Не говоря ни слова, он присел рядом.
— Что? — прошептал Митя и тронул товарища за плечо.
Ему показалось, что юнга дрожит.
— Слушай, там… — пролепетал Виктор, пристукнув зубами, — там висит человек!..
Это было такой неожиданностью, что Митя не нашёлся что сказать. Самые страшные страницы прочитанных книг возникли в его памяти, его охватила жуть, точно борт о борт с «Водолеем», накренившись, трепеща обрывками парусов, шёл сказочный «Летучий Голландец» — страшный корабль, обречённый на вечные странствия по морям за преступления своего капитана…
— Висит, качается… — добавил Виктор.
— Кто же это? — спросил Митя.
— А я почём знаю? Такой большой-большой…
— Надо пойти и посмотреть, — предложил Митя и тоже стукнул зубами.
— Конечно, — неуверенно поддержал его юнга.
Они посидели ещё немного, нерешительно поднялись и, захватив с собой Митрофана, подталкивая друг друга, пробрались через завалы ящиков на левый борт «Водолея». Митя вгляделся в темноту и так стиснул Митрофана, что корабельное имущество выпустило все свои когти.
Над палубой, под навесом, качалась на ветру большая человеческая тень. Мальчики отступили на шаг и затаили дыхание.
— Надо… подойти. Может, он неживой, — прошептал Митя.
— Да-а… Подойди…
— Давай подойдём вместе.
— Хорошо… Что же ты стоишь?
— А ты чего стоишь?
— Я скажу раз-два-три, и мы сразу вместе подойдём. Ну, раз-два-три! Что же ты стоишь?
— Ты стоишь, и я стою…
— Эх, — презрительно процедил Виктор. — А ещё хочет моряком быть!..
Они с мужеством отчаяния бросились вперёд и одновременно схватились за то, что казалось им висящим человеком. Это было что-то холодное, гладкое и пахло резиной.
— Да это водолазный костюм! — воскликнул Виктор восторженно. — Эх ты, шляпа!
Ну да, это был обыкновенный водолазный скафандр.[39] И сразу кругом произошли замечательные перемены. Всё стало простым, понятным, страхов как не бывало, и мальчики почувствовали себя хозяевами «Водолея». Они обвинили друг друга в трусости и начали устраиваться на ночь: постелили пустые мешки на палубу, другими укрылись и, гордые своей смелостью, начали болтовню о корсарах, о пиратах и об индейцах. Оказалось, что оба предпочитают быть пиратами или, на худой конец, корсарами. Виктор спел свою песенку, и Митя позавидовал товарищу, но юнга успокоил его:
— Вернёмся в Кронштадт, я попрошу Бакланова, чтобы он и про тебя песенку написал.
Под мешками было тепло. Митрофан добродушно мурлыкал. Даже ветер пел не так печально. Даже волны шумели не так угрюмо. И «Водолей» качался, качался, наполненный запахами хлеба, постного масла и солёной капусты.