Начались мелочи жизни: санитар умыл Виктора, потом они с Семёном пили чай. Потом доктор с норвежской бородкой, которая очень интересовала Виктора, осмотрел больных. Он тыкал Виктора пальцем и говорил:
— Один — синяк, два — синяк, три — синяк. Ого, какой синяк на плече! Болит?
Плечо немного болело, но Виктор сказал, что плечо совсем не болит, что он здоров и не хочет больше лежать. Доктор велел ему замолчать, но разрешил встать и одеться.
Санитар принёс робу Виктора, высушенную и выутюженную так хорошо, что всё выглядело новеньким. На клёше была заглажена острая, твёрдая складка.
— А бушлат? — спросил Виктор.
— Бушлат, верно, волна смыла, — сказал Грач, который после докторского осмотра, одетый в халат, сидел на койке.
— А чехол от флажков? — настаивал юнга.
— Там, где ему быть полагается, — ответил санитар. — Приказали, я и отдал.
Виктор понял, что приближаются самые серьёзные минуты, и больше не стал расспрашивать. Он волновался, умоляюще поглядывая на Грача, но тот делал вид, что всецело занят туалетом юнги, и строго командовал:
— Пояс перетянул. Вырез форменки спереди опусти, а тельняшку поддёрни… Бескозырку выровняй по бровям. Вот так!
В дверь постучали. Санитар сообщил:
— Лескова спрашивают.
Решающие минуты наступили. Что несли они Виктору? Мальчик не спешил оставить Семёна, с которым его связала вчерашняя борьба против шторма и в котором он нашёл нового друга. Он молча смотрел на него. Грач положил здоровую руку на его плечо и сказал серьёзно и настойчиво:
— Ну, ступай, юнга! Всё в порядке. Так и скажи, если спросят: всё в порядке, чисто за кормой. А придём в Кронштадт, бывай у меня. Добре?
— Спасибо, дядя Семён, — пробормотал юнга.
Семён повернул его лицом к двери, и юнга, не оборачиваясь, вышел.
На палубе его встретили двое: Ламин — друг его отца — и Остап Гончаренко.
Ламин серьёзно сказал:
— Идём, Лесков!
Виктор последовал за ним. Сзади шёл Остап. Он пощекотал шею мальчика и чуть слышно сказал:
— Ленточки косые.
— Ничего не косые, — прошептал Виктор, и ему стало легче от этой ласки.
Они свернули в коридорчик и вошли в большую каюту. Навстречу им поднялся Скубин. Виктор, как сквозь сон, припомнил: не этот ли командир нёс его вчера с верхней палубы? Может быть, и так, но сейчас об этом некогда было думать.
Скубин внимательно смотрел на Виктора.
Юнга поднёс руку к бескозырке и с трудом доложил:
— Воспитанник блокшива Лесков явился…
— Так, — сказал командир. — Ты пришёл за флажками?
Виктор молчал. Ему было тяжело. Вся картина погрузки возникла в его памяти. Он снова услышал медный грохочущий голос и снова переживал свой стыд.
Скубин спросил у Гончаренко:
— Краснофлотец Семён Грач простил юнге Лескову его проступок?
— Так точно, простил! — ответил Гончаренко.
— А что он сказал тебе, юнга Лесков?
— Он сказал… чтобы я сказал… что всё в порядке.
— Хорошо, в таком случае с моей стороны препятствий не имеется, — проговорил Скубин. — Я должен возвратить тебе красные флажки. Ты кое-что сделал для того, чтобы получить их. Я говорю о вчерашнем случае на верхней палубе. Главное в человеке — смелость. Когда этого требуют обстоятельства, надо забыть о себе, сделать всё для товарища, для корабля. Вчера ты доказал, что у тебя есть хорошие задатки.
Он выдвинул ящик письменного стола и достал незастёгнутый серый чехол, в котором виднелись древки сигнальных флажков. Затем застегнул чехол и подал юнге красные флажки, дорогие флажки, которые стали для Виктора больше чем флажками. Здесь было всё — и улыбка Фёдора Степановича, и дружба блокшива…
ПРОБА
Знал ли Иона Осипыч, что происходит с Виктором? Знал! Накануне он слышал от Скубина, что Виктор ещё до обеда получит свои флажки. Почему же кока не было в этот торжественный момент в каюте Скубина? Ведь, наверно, Скубин разрешил бы ему присутствовать там. Нет, добрейший Иона Осипыч не мог присутствовать в каюте вахтенного начальника. Знатный кулинар флота тоже переживал тревожные минуты. Нетрудно понять, что должен был чувствовать Иона Осипыч, который в сопровождении дежурного по камбузу как раз в это время переступил порог командирского салона, обитый ярко начищенной латунью.
Продолговатый, просторный командирский салон, с красным ковром на палубе и с большим столом посредине, был как бы перегорожен солнечными лучами. Они были такие яркие, что совершенно скрывали дальний конец салона. Можно было подумать, что в салоне никого нет. Вдруг раздался голос:
— Подойдите!
Это сказал командир корабля. Но командир корабля был не один. За столом сидел нарком. Он только что снял очки, держал их в руке, немного на отлёт, смотрел на вошедших, и его глаза светились удивлённой улыбкой, как бы спрашивая: «Что за чудо?»
Вопрос относился к тому, что двигалось за дежурным. Это было очень большое, медлительное, торжественное и белоснежное. Когда это попало в полосу солнечных лучей, всё кругом засияло. В общем, это был не кто иной, как Иона Осипыч, но такого Ионы Осипыча никто никогда не видел. Важный, торжественный, молчаливый, он плыл по салону с подносом в руках, глядя прямо перед собой немигающими глазами. Нарком с интересом рассматривал кока. Приняв доклад дежурного старшины по камбузу, он серьёзно сказал:
— Новый кок? Посмотрим, посмотрим…
Иона Осипыч стал ещё важнее, а его щёки ещё краснее. Он поставил поднос на стол, снял с него белую и твёрдую, как фарфор, салфетку, приготовил тарелку, отступил на два шага и отдал честь. О, Костин-кок знал, как надо вести себя при снятии пробы. Командир корабля одобрительно кивнул головой.
— На первое? — спросил нарком, поднося ложку к губам.
— Суп-вермишель мясной, — доложил кок деревянным голосом.
Нарком попробовал.
— Нет, это значительно лучше, чем суп-вермишель мясной, — сказал он. — Очень важно, чтобы человек знал, как надо распорядиться продуктами. Но об искусстве кока судят самое меньшее по двум блюдам… На второе?
— Котлеты под холодным луковым соусом, — доложил Иона Осипыч.
Нарком открыл судок, и по салону распространился такой тонкий, соблазнительный запах, что старшина проглотил набежавшую слюну.
— Вот что, оказывается, можно сделать из мяса и лука, — сказал нарком. — Но я вижу ещё третье. Для верности будем судить о мастерстве кока по трём блюдам. Что на третье?
— Компот из сухофруктов! — отчеканил Костин, запылавший от похвал.
— Конечно, традиционный морской компот, — улыбаясь, отметил нарком. — Прошу!
Иона Осипыч открыл третий судок, и новая волна аромата прошла по салону. Казалось, где-то очень близко зарумянились яблоки и сладким соком налились вишни, согретые южным солнцем.
Нарком спросил у кока:
— Вы знаете, что такое Олимп?
— Так точно, — всё тем же деревянным голосом ответил кок, немного испуганный неожиданным вопросом. — Ресторан такой был в Петрограде.
— Нет, я о другом Олимпе, — улыбнулся нарком, — есть в Греции гора Олимп. На этой горе боги, как говорится в сказке, пили нектар, вроде этого. Хороший компот!
Кок молчал, неподвижный. Неудача с Олимпом выбила его из колеи. Нарком взял контрольную тетрадь приготовления пищи, положил её на стол и начал писать, повторяя вслух каждое написанное слово:
— Суп приготовлен… очень хорошо… Котлеты — отличные. Компот? Напишем просто — замечательный… Обед к выдаче команде разрешаю… Объявляю благодарность коку. Ваша фамилия?
— Костин! — быстро подсказал командир, который следил за пробой с большим волнением и теперь торжествовал. — Один из лучших кулинаров на флоте.
— Очевидно, — охотно согласился нарком. — Вот так и нужно кормить краснофлотцев. Предлагаю задержать его на линкоре, пока не выздоровеет кок Островерхов.
Потом он обратился к Костину: