Но мало было обвести вокруг пальца Ромку Суровцева и Шакала. Что-то теперь надо было делать с взятым нами с боем призом, бутылкой.
— Закопать ее надо,— предложил утром Самохвалов, когда мы с ним утречком встретились в моем подвале. Лаз мы давно прорыли, и теперь наши подвалы сообщались как сосуды на столе лабораторных работ физика Николая Алексеевича.— Давай на три года закопаем. Здесь, в подвале, и закопаем... Идет?! А школу окончим — откопаем. Я читал — так все в Грузии делают.
—Там бочку закапывают,— возразил я.— И не на три года, а на сто лет — не меньше.
И что же ты предлагаешь?— спросил Самохвалов.
Директору отдать.
Просто отдать?
Зачем — просто. Отдать и сказать, что больше такого у нас не будет.
А мы скажем ему, что это Суровцева работа, солдата удачи? И — Шакала?..
Сказать бы надо,— кивнул я.— Но тогда мы будем просто ябедами.
Что же делать?— вздохнул Борька.— Может, сказать директору, что он обо всем может узнать у Хурсанда-бобо.
Все равно получается, что ябеды,— сказал я.— Все равно... Из-за нас они из школы вылетят.
Положение было сложным. Как же нам поступить? Вроде, и Ромку с Шакалом, наказать надо. Заслужили, раз молчали тогда, в зале, и ржали со всеми вместе. А вчера опять на охоту бежали. И подстрелили бы и эту, десятую, птичку с тремя звездочками на фюзеляже, если бы не мы.
Но и ябедами быть не хотелось. Молчать? Но тогда Ромка с Шакалом повадятся доставать эти дразнилки еще где-нибудь. Да хотя бы и в магазине...
—А почему только мы должны обо всем думать?!— возмутился Борька.— Мы свое дело сделали — пусть теперь и другие голову поломают.
Давай обсудим,— вздохнул он. Все равно мы так и не смогли придумать ничего лучше этого.
В вентиляционное окошко подвала я увидел Суровцеву. Она с независимым видом прохаживалась мимо дома в черной шубе с огромным мохнатым воротником.
—Глянь сюда,— кивнул я Самохвалову.— Последний истошный визг моды — весенняя шуба.
Кто визжит?— равнодушно бросил Борька.
Как обычно.
—Суровцева, значит,— скривился Самохвалов.
Борька глянул в окошко и присвистнул:
Ого, а ты, оказывается, не заливаешь! Чего она так весной вырядилась? Да в этой шкуре сейчас жарче, чем в бане.
Ну и что? Зато она всему дому бесплатное кино показывает. В главной роли — звезда массива Кэт Суровцева! Спешите видеть и завидовать!
Ты бы еще присвоил ей звание «Мисс Юнусабад!»— засмеялся Борька.
Она его себе сама присвоит. Ты не удивляйся, что она сейчас в шубе шастает. Это ей, значит, батя только что подарил — вот и надо всем срочно показать, чтоб глаза чесались от зависти. Погоди, зимой еще и вторая серия кино будет. Он ей тогда откуда-нибудь супер-купальник привезет. Вот увидишь — напялит на себя и, как морж, в мороз здесь же фасонить станет. Гляди — а мою футболку с Сироповым почему-то не надевает. Надоела она ей уже за ночь, что ли? Быстро...
Сравнил! Шубу и футболку. А может, и футболка на ней. Под шубой. Вполне может статься.
Возможно, Борька был прав и Суровцева вместе с шубой обкатывала сейчас и футболку. Разглядеть ее сейчас под шубой мог разве что только радар с теплохода Акрама.
Бутылку я положил на дно портфеля. В школу мы пошли через зал игровых автоматов — захотелось заглянуть к Хурсанду-бобо и посмеяться, послушав его рассказ о том, как жестоко были разочарованы Ромка с Шакалом, у которых вчера прямо из-под носа ускользнула добыча. Увидев нас, Хурсанд-бобо погрозил пальцем:
Ваша работа... Тут из-за вас мне вчера та-акое было! Этот... ну, который с солдатом... прямо зеленый стал, когда увидел, что бутылки нет. Пристал — ну просто как следователь — куда дел последнюю бутылку? Ставь ему приз, или так, без игры, продай — и все тут. А где я ему возьму, если нету? Если вы последнюю унесли... Полчаса меня мучили. Я уж им тогда и сказал — идите со своей десяткой к пацану, у которого на животе написано про богатырей — он выиграл. Вот у него, говорю, и купите, если продаст.
Как!— насторожился я.— Вы сказали Ромке, что приз у меня?
Почему — у тебя? Ничего такого не говорил. Да и имени твоего не знаю — как скажу? Просто сказал — спроси у пацана с газетой... То есть — у которого...
Я махнул рукой.
—Все ясно! Это для него все равно, что сразу имя мое сказать. Подвел нас Хурсанд-бобо. Стоило ли тогда за дерево прятаться... И не на животе эта надпись, а на груди. А точнее — на футболке.
Мы поплелись в школу, искоса поглядывая по сторонам. Нам казалось, что Ромка с Шакалом теперь обязательно подстерегают нас где-нибудь в удобном месте и захотят отнять приз.
Зря волновались. Засады не было. Зато дежурившая у дверей Лена Авралова — она проверяла форму — строго сказала:
Балтабаев, немедленно к Наталье Умаровне. Она предупредила, что будет ждать тебя у себя в кабинете.
Опять покойничков пылесосить?— вздохнул я.— Да у нее там уже на три года вперед чисто. Разве в субботу комиссия не уехала?
Лена гневно смотрела на меня. Щеки ее пылали.
Я с тобой позже поговорю,— отрезала она.— Не думала я, Балтабаев, что ты на такое способен,
Да что случилось-то?!— воскликнул я, теряя терпение.
Некогда мне сейчас с тобой разбираться. Иди. Леопард Самсоныч тоже уже там...— Авралова, растопырив у дверей руки, продолжала просеивать всех входящих с улицы в вестибюль. Сейчас она была почему-то похожа на турникет в коридоре дяди Сидора Щипахина. Разве что не подмигивала красным глазом и не проглатывала за вход пятаки...
Я поспешил на третий этаж — в кабинет, с которым с первого же моего дня в этой школе меня связывали какие-нибудь недоразумения. У дверей кабинета зоологии почему-то стояла моя мама. Она была чем-то расстроена и даже не глянула на меня. «Что она здесь делает?— подумал я.— Зачем ей-то понадобился кабинет зоологии». Я знал, что по понедельникам у нее первый урок — в пятом, а это совсем в другом криле. С затаенной тревогой вошел я в класс. Авралова не шутила — Мантюш-Бабайкин был здесь. Его взгляд, устремленный на меня, не сулил ничего хорошего. Наталья Умаровна сидела за первой партой, глаза ее выражали крайнюю степень страдания, ко лбу она прижимала мокрый платок. По кабинету стлался сладковатый запах валерьянки. Тому, кто уже был знаком с чарующим запахом яичницы в кабинете физики, вполне можно было заподозрить, что Наталья Умаровна взяла на вооружение открытие Николая Алексеевича и где-нибудь в уголке, на электроплитке, варит себе экспериментальный компот из травы валерьяны. Новинку кулинарного сезона...
Впрочем, приглядевшись, я заметил, что открытый пузырек стоит на парте — прямо перед Натальей Умаровной.
Директор поманил меня пальцем и спросил:
—Твои художества?— и показал на скелет у доски.
Я обмер: на скелете, еще недавно элегантно пустотелом, сейчас почему-то красовалась футболка, проданная мною вчера Кате Суровцевой. Что за наваждение! Я подошел поближе. Она самая. Просто невероятно. Вот это уж точно новинка сезона!..
—Так твоя или нет?— ледяным голосом повторил вопрос Леопард Самсонович.— Или, может, тоже собаку приглашать будем — так вы, кажется, с Самохваловым предлагали поступить?— В голосе директора звенела нескрываемая насмешка.
Я молчал, силясь сообразить, что все это значит.
—Подойдите поближе, Алла Сергеевна,— пригласил директор маму.— Ваш сын явно нуждается в подсказке. Не соблаговолите ли глянуть на эту вот занятную композицию и пролить свет на, наше, так сказать, любопытство? Его это все-таки доспехи, или не его?
Мама закрыла лицо руками и мне стало ее ужасно жалко. Ну почему, почему ей должно быть стыдно за меня?! Разве я в чем-то виноват? Разве это справедливо? Все кричало во мне от обиды, но... Но футболка-то была моя, и вся школа прекрасно знала это. Не сам ли я лишь позавчера — не хуже этого чучела — торчал в вестибюле как какая-нибудь телеграфная тумба? Молчать дальше было просто глупо.