Володь, а еще бумага есть?
А тебе зачем?— не понял я.
Заметку писать.
Так я же дал.
Кончилась уже. Еще давай.
— Кончилась?— изумился я.— Ты чем там пишешь? Космической ракетой, что ли? Ишь, разогнался... А я еще и не начал.
Я достал было еще листков пять, но Борька засопел:
—Еще давай, не жадничай.
— Столько?— показал я, вынимая стопку с мизинец толщиной.
—Мало. Еще давай. Я над словом работаю.
Может, тебе столько?— рассвирепел я и вынул стопку с кулак.
В самый раз!— кивнул Борька и не давая мне опомнится, выхватил стопку и спокойно отправился в свой угол. Я проводил его удивленным взглядом. Ну, писатель! Роман он, что ли, задумал накатать про дядю Сидора Щипахина? Чтоб с продолжением печатали... Интересно, как он его назовет?.. Примерно так — «Тайна игрового автомата» или «Руки прочь от народной игрушки!». И тут я мысленно поругал себя. Чего это я за Борьку названия придумываю? Пусть сам голову ломает над заметкой. Или романом... Смотря на что у него бумаги хватит. А мне свой вариант писать надо. Чей лучше получится — тот и отнесем Сиропову, а подпишем — «Юнкор Игрек». И я погрузился в сочинение заметки о том, как бывший барахольщик («бывший»— потому что прожорливый кузов КамАЗа пожрал почти все его сокровища!) дядя Сидор Щипахин установил дома игровой автомат и доит его, как корову, обирая мальчишек двора. Я не добрался и до середины заметки, как меня остановил радостный вздох Самохвалова:
Уф-ф-ф, готово!
Я поднял голову:
Ты чего?
Написал!— торжественно провозгласил Борька, победно потрясая листком. Хочешь прочитаю?
Что-то больно быстро...— сердито заметил я.— Бумагой вооружился чуть ли не на год, а управился за десять минут.
Вся кончилась, если хочешь знать!— гордо сообщил Борька.— На последнем листке едва успел дописать.
На последнем?!— изумился я.— Да там же штук триста было! Ты что же — все исписал?
Все!— ликовал Борька.— Я, знаешь, как над словом работал! Аж страшно! Как Сиропов нас учил. Он же говорил нам: «Ребята, работайте над словом, как волы. Если не, получается,— в корзину заметку, в корзину! И — начинайте снова».
Я приподнялся и пошел к Борьке, издалека показывая на истерзанную им стопку:
—Так ты... Это все... В корзину?
Конечно!— подтвердил Борька.— Точно как Сиропов говорил. Чтоб беспощадным быть к себе. Художником Слова с большой буквы! Знаешь, каким я был беспощадным!
К себе?— поспешил спросить я.— Или к бумаге? Она-то тут при чем? Ну-ка, поглядим, как ты над словом работал.
—Гляди!— обрадовался Борька.— Только с самого начала, И он быстро перевернул стопку, и на первом листке я прочел одно слово: «Мы». Большего обнаружить на нем не смогли бы даже радары летучей мыши. На следующем листке стояла только одна буква — «Я». Следуя логике, можно было легко предположить, что третий листок будет и вовсе чистым. Увы! На нем значилось: «В нашем дворе живет...» Следующие листки Борька употребил на то, чтобы перетасовать слова; «Живет в нашем дворе...», «Живет у нас во дворе...», «Во дворе у нас...», «У нас живет...», «Во дворе живет у нас...» Надо отдать должное Борькиной добросовестности — он честно изобразил на бумаге все верные варианты. Еще немного, и у него могли бы получиться и такие — «У живет дворе во...», «Во у дворе живет...», «Нас во живет у...», ну и так далее. Но Самохвалову было не до фальсификаций, потому что следующая его мысль давала возможность мгновенно истребить еще полтора десятка листков. Мысль была такой — «Мне хочется рассказать о страшном преступлении, которое...»
Все было ясно. Борька легко разделался бы таким образом и с годовой продукцией писчебумажной фабрики.
Итоговая его заметка состояла из пяти предложений, в которые он, впрочем, сумел запихать всю суть происшествия с игровым автоматом. Заметку я похвалил, а побежденную Борькой стопку протянул Борьке со словами:
— Это ты лучше с собой забери и Сиропову покажи, чтобы знал, какой у него послушный юнкор.
Я легко представлял себе, как оценит папа такую самоотверженную работу над словом, если увидит попусту искореженную бумагу.
Честно говоря, моя заметка мало чем отличалась от Борькиной. Да и могло ли быть иначе — писали-то мы с ним об одном. Разве что мне удалось уложить всю работу на одном листке... Мы решили не выбирать и не сливать наши заметки в одну, а отнести Сиропову обе. Пусть, сам решит, какую печатать.
К Сиропову мы смогли поехать только в среду. Встретил он нас с всегдашним своим радушием:
—Привет, старикашечки! Чем порадуете благодарного читателя?
Прочитав наши заметки, он нахмурился:
—Опять вы, братцы-кролики, не в ту степь забрели. Ну зачем вам этот фельетон? Поверьте старому зубру, юнкор не должен начинать с фельетона. Всему свое время. Надо сначала освоить другие жанры. Почему бы вам не повернуть эту тему по-другому. Ведь сам собой просится интересный ход.
И Сиропов изложил, как, по его мнению, следовало «подать» факты.
—Этот ваш дядя Сидор Щипахин,— растолковывал нам Сиропов,— в сущности, неплохой мужик и делает, можно сказать, доброе дело. Во-первых, он не мусор подбирает, как вы тут пишете, а чувствует себя хозяином, не дает кануть в Лету вещам, которые могут еще сгодиться. Ясно вам? Теперь — во-вторых... Во-вторых, он у вас самый, можно сказать, ребячий комиссар. Дворовый вожатый. Общественный борец за ребячий досуг. Эти ваши Ромка и Шакал могли бы вечерком хулиганить, курить, или, чего доброго, винцо потягивать. А дядя Сидор их в это время, можно сказать, педагогически оригинально охватил. Отвлек от вредных привычек и... и... в общем — сбил, так сказать, ориентацию на антиобщественные поступки. Вот ведь как по-научному получается. Верно говорю?
Дядя Сидор прямо-таки на глазах вырастал в доброго гения двора. Возразить Сиропову было трудно. Прав был Борька — не стоило затевать заметку. Рано нам, наверное, писать фельетоны.
Но ведь он этот автомат домой притащил...— робко попытался я доказать хоть что-нибудь.— А автомат — государственный.
Но вы же сами говорите, что автомат списали,— возразил Сиропов.— Значит, договорился. Почем я знаю, как было дело. Это все еще надо проверить как следует.
—Вот и проверьте!— обрадовался я.
—Проверю...— вздохнул Сиропов.— Проверю как-нибудь. И вообще, всякие игры, автоматы там и модели — это вовсе не по моему отделу. Это по отделу техники. Да бросьте вы к шуту эту историю с автоматом. Пусть ею народный контроль занимается. Что вы все норовите из чужого сада яблоки рвать, будто в своем их мало?.. У меня для вас, между прочим, есть задание. Очень срочное и очень интересное! Могу доверить только таким шустрякам, как вы. Интервью надо срочно взять у знаменитости. И знаете у кого?..— Сиропов таинственно понизил голос и стрельнул глазами, готовясь удивить нас.
Не успел!
В кабинет прямо-таки вбежала заведующая отделом писем, потрясая над головой бумажкой с жирным красным заголовком.
— Танцуйте, Олег Васильевич!— воскликнула она. - Вам - международная телеграмма!
— Международная?!— Сиропов привстал от удивления.— Это откуда же?
Из Болгарии. Похоже на стихи.
Стихи? Ну-ка, ну-ка, дайте-ка сюда...
Сиропов схватил телеграмму и, глянув текст, в изнеможении откинулся на спинку кресла, выдохнув тяжко:
— Братцы, она меня погубит. Тогда аж в аэропорту достала, а теперь вот — еще и из-за границы... Послушайте,— Сиропов нервно захихикал,— да от нее мне и в космосе спасу не будет. Она же и в Центр управления полетами пролезет!
Сгорая от любопытства, мы забежали за спину Сиропова, чтобы прочесть телеграмму вместе с ним.
Международная телеграмма была от неутомимой Крякиной. Еще позавчера, в понедельник, выйдя в очередной раз на связь с Сироповым и плеснув ему в уши очередной ушат частушек многоцелевого фольклориста Рудика, Крякина предупредила, что отбывает на неделю в служебную командировку в Болгарию — знакомиться с тамошним опытом строительства кооперативных домов. Рудика она брала с собой. Похоже, что зарубежная поездка вдохновила юнкора-заочника Рудика Крякина на прорыв в новые сферы.