Оправившись немного от болезни, Игорь никогда больше не возвращался к разговору о своем отношении к Насте. Он чувствовал себя неловко в их доме, переживая, что доставил всем столько хлопот. Но Наталья сама предложила ему остаться до полного выздоровления. Художник поправлялся медленно, и врач повторял, что нужно как можно больше общаться с ним. Поэтому девочки часто заглядывали к Игорю — поболтать, рассказать о впечатлениях после прогулок по Венеции. Иногда они вели с ним пространные беседы о жизни, искусстве и даже пробовали спорить о проблемах любви. Но это были общие разговоры, никто не касался как бы запретной темы его сна, картины, его безмолвной любви к живой Зластовласке, которую он боготворил.
Чуткая и тонкая от природы, Настя чувствовала это, купаясь в лучах обожания, нежности и любви. Не сверстника, а опытного мужчины, старше себя на десять лет. Постепенно привыкнув к Игорю, она по-детски заигрывала с ним, баловалась, поддразнивая и испытывая его сдержанность. Ей льстило то, что она имеет власть над таким взрослым и теперь известным человеком. Дорис то и дело намекала, что, будь она на ее месте, больной давно бы поправился. Умудренная опытом замужества, Алена, многозначительно покачивая головой, объясняла подругам, что Игорь — не тот случай. Девушек «на минутку» у него полно. Все гораздо серьезнее, чем легкомысленно предполагает Дорис. А Настя с замиранием сердца ждала, что когда-нибудь художник объяснится ей в любви.
Она уговорила подружек съездить в Верону и посетить гробницу Джульетты. Город, который Шекспир избрал местом трагедии Ромео и Джульетты, с древними памятниками и зелеными пейзажами создавал необыкновенную гармонию величия старины и природы. Саркофаг во дворе монастыря капуцинов[2], где, по преданию, были вместе похоронены Ромео и Джульетта, всю обратную дорогу стоял перед глазами впечатлительной Насти. Ей срочно хотелось обсудить это с Игорем: как вражда между семьями Капулетти и Монтекки могла заставить молодых влюбленных покончить с собой?
«Смерть предпочли расставанию! Правду ли написал Шекспир? — сомневалась Настя. — Но в то же время толпы людей, приезжавших в Верону, и маленькая почта, не вмещающая письма, которые все пишут и пишут Джульетте со всего мира туда… в загробную жизнь…», — размышляла Настя под разговоры подружек и мелькание итальянских пейзажей за окнами автомобиля.
— Игорь, — позвала девушка, заглядывая во все комнаты. — Я привезла горстку земли из Вероны.
«Эти одержимые скоро земной шарик насквозь прокопают», — ворчала Алена, увидев, как Настя бережно заворачивала в пакет ценный сувенир.
Открывая дверь в свою комнату, Настя застыла от изумления. Земля медленной, как в песочных часах, струйкой высыпалась на ковер.
На стене перед кроватью она увидела «Златовласку» с Биеннале. Свет из окна падал на изображение нагой рыжеволосой девушки, и оно показалось ей вдруг совсем чужим. Настя ближе подошла к кровати.
В лапах пушистого мишки-портного, беззаботно сидевшего на розовой подушке, торчало письмо. С волнением девушка развернула листок.
«Я не пишу тебе: любимая, потому что ты значишь для меня гораздо больше. Ты для меня все — воздух, свет, моя жизнь. Я полюбил тебя против своей воли. Наверное, это предназначение!
Что такое любовь? Я много разговаривал об этом с тобой и твоими подружками. Любовь это совсем не то, что вы, девочки, ожидаете получить…»
Настя покраснела, вспомнив их беседы о любви.
Сердце сжалось от тоски и предчувствия, что она потеряла нечто важное и необходимое в своей жизни.
«…Любовь — это ваше представление о любви. А она совсем другое, то, что человек собирается дать тому, кого ставит выше своих собственных интересов, выше своего спокойствия и комфорта. А ваше представление о любви куда проще — это лишь увлечение. Оно основывается на восприятии. Любовь же слепа.
Так уж получается, что любовь требует полной самоотдачи. Взамен можно получить непонимание и насмешки или, наоборот, тепло и ласку, но это все равно не то, что вы надеетесь дать любимому человеку.
Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива и защищена от невзгод. Поэтому покидаю ваш дом.
Эта картина твоя. Она не может и не должна никому принадлежать, кроме тебя. Твой образ — это тайна, которую я невольно раскрыл и теперь раскаиваюсь. Слабым оправданием может служить то, что знаменитая «Даная» тоже была любима Рембрандтом. Но, наверное, не так сильно.