С этими словами Артаусов открыл чемоданчик с золотыми замочками и достал оттуда блестящую книгу в пестрой обложке, выполненной в сине-коричневом с пропоносинкой цвете. Вдоль корешка одна над другой висели веселые буквы, изображающие имя автора: «Клим Нелипов». А посредине обложки монументально, как коровья лепешка, восседало название: «Глисты в желе».
– Что это? – спросил Клим, рассматривая книгу со всех сторон. Он мысленно отметил, что книга в самом деле была тепленькая, как отягченный детский подгузник.
– Не узнаешь? – сдержанно удивился Артаусов, хитро поглядывая на Клима широко раскрытыми глазами. – Это твой новый роман.
Только теперь Клим узнал себя на фотографии, помещенной на тыльной стороне обложки. Сходство было приблизительным, даже очень приблизительным, потому как нетвердая рука ретушера неровно подвела Климу глаза черной краской, да зачем-то перекрасила волосы с пепельного на рыжий цвет, да подрезала уши, и вдобавок сплющила голову сверху и снизу, отчего она стала круглой, как у монгола. Под фотографией были напечатаны скудные сведения об авторе: «Клим Нелипов – единственный из пассажиров разбившегося в Нигерии самолета, который остался жив. Сто сорок дней и ночей пролежал он в глубокой коме, и на сто сорок первый день к нему в сознание снизошел голос: открой глаза и пиши! Клим открыл глаза и стал писать. Его гениальные произведения затмили собой все, что было написано человечеством ранее!»
Климу понравился этот текст, хотя он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь бывал в Нигерии. Артаусов, застывший в напряженном ожидании, пристально смотрел ему в рот.
– Такой странный заголовок, – произнес Клим только для того, чтобы Артаусов перестал глядеть ему в рот. – «Глисты в желе»… Не лучше ли было назвать «Клубника в желе»? Или «Вишня в желе»?
– Заголовок что надо! – воскликнул Артаусов, в порыве чувств выхватывая книгу из рук Клима. – Следующий роман мы назовем «Каблуки в ушах». Директор уже утвердил. А третий – «Штопор в заднице»… – И, задыхаясь от волнения, Артаусов выдал: – Полмиллиона экземпляров разошлись за два дня. На складе выстроилась очередь фургонов. Даже морозильные рефрижераторы подъехали. Все хотят купить эту книгу. Мы уже заказали допечатки в пяти крупнейших типографиях мира…
У него дрожали руки, губы и даже нос.
– Ты понимаешь, – продолжал он, нервно поглаживая книгу, словно опасного и непредсказуемого зверька, – что вот так лежать сейчас, как ты, это даже не преступление. Это… это величайшая, вселенская глупость… У тебя есть что-нибудь? Ты что-нибудь еще написал? Скорее! Дорога каждая минута!
Не выдержав, Артаусов вскочил с кровати и принялся ходить по квартире, заглядывая под столы и диваны. Он хватался за каждую бумажку, которую находил, аккуратно разглаживал ее и прятал в чемоданчик. Даже смятые конфетные фантики, обнаруженные Артаусовым на подоконнике, попали туда же. Наконец он нашел две рукописи, одна из которых была вымучена Климом, а другая – Кабаном, схватил листы в охапку и прижал их к груди.
– Ты никому это не показывал? – почему-то шепотом спросил Артаусов и оглянулся.
– Никому.
– Молодец… Не вздумай это сделать. Выкинь из головы такую мысль. Ты работаешь на меня, понял? Только на меня. Я заплачу тебе огромные деньги. Пять тысяч баксов я уже перевел на твою кредитку. И вот тебе еще…
Он стал выгребать из своих карманов мятые купюры и кидать их на стол. Туда же мягко шлепнулось портмоне.
– Все забирай, – бормотал Артаусов. – Ты видишь, что мне ничего для тебя не жалко…
Клим не мог произнести ни слова. Рот его был раскрыт, и в нем ничего, кроме зубов и языка, не было, но Климу казалось, что Артаусов кормит его из ложки всякими деликатесами, и делает это так быстро и старательно, что Клим не успевает ни прожевать, ни проглотить, ни выплюнуть, а потому только молча сопит.
– Телефон тебе больше не нужен, – говорил Артаусов, вырывая вилку вместе с розеткой из стены. – Вот тебе мой мобильник. Дарю насовсем! Держи его все время при себе, чтобы в любую минуту я мог связаться с тобой. И поменьше выходи на улицу. Закажи доставку продуктов на квартиру. Какие хочешь. Черной икрой можешь обожраться. И девок, если приспичит, приглашай…
– Девок?
– Ну да. Я дам тебе телефон самых красивых. С такими длинными ногами, что в дверной проем не пройдут, гармошкой складывать придется… И персональную машину буду тебе высылать когда захочешь. «Мерседес» последней модели… Что ты еще хочешь? Скажи мне, что для тебя сделать?
Клим не знал, чего еще можно хотеть при таком изобилии благ, и он пожал плечами.
– Вот видишь, – отступая к двери, подытожил Артаусов. – Я все для тебя делаю. Все! От тебя требуется только работа. Работа и еще раз работа…
Он защелкнул замочки на чемодане и, продолжая пятиться, вышел из квартиры, после чего захлопнул ногой дверь. В это же время в туалете зашумела вода. Кабан вышел оттуда пунцовым, с отечным лицом, будто с лесоповала. Он нехорошо взглянул на Клима и подошел к столу, на котором были рассыпаны купюры.
– Вот, деньжат подкинули, – объяснил Клим, раскрывая портмоне Артаусова и заглядывая внутрь. – Я тебе за сегодняшний день заплатил?
– Я больше не могу пить, – низким голосом произнес Кабан и протер ладонью красные слезящиеся глаза. – Посидел бы ты со мной рядом в туалете…
Клим понял, что просто обязан дать Кабану выходной. Телохранитель приставил стул к окну и до позднего вечера сидел там неподвижно, глядя на трухлявые избушки, каким-то чудом сохранившиеся между новыми жилыми кварталами и железной дорогой. Цивилизация пронеслась над ними, не тронув, сомкнула свои ряды, и темные покосившиеся домики теперь напоминали уцелевший в глубоких вражеских тылах отряд бойцов, побитых, израненных, а потому безвредных и никому не нужных.
Глава 18
– Баня – это уже не наш уровень, – сказал Клим. – Поедем в ресторан.
Он и Кабан мчались в «Мерседесе» по ночной Москве и курили сигары. Водитель ловко объезжал заторы и пробки, часто принимая красный сигнал светофора за зеленый, а тротуар за проезжую часть.
– Скажи, братишка, – обратился к нему Клим, – в Москве есть ресторан, в котором собираются умные люди?
– Умные? – переспросил водитель.
– Чтобы говорили красиво, – смягчил условие Клим. – И на интересные животрепещущие темы.
Водитель остановил машину и задумался. Слово «животрепещущие» сбило его с толку.
– В общем, чтобы говорили много и непонятно, – совсем упростил задачу Клим и переложил диктофон в нагрудный карман рубашки.
– Тогда вам надо в ресторан «Прямой эфир», – посоветовал водитель. – Там собираются журналисты.
Охранникам, стоящим на входе «Прямого эфира», не понравилось лицо Кабана, о чем красноречиво высказались их собственные лица, но они видели, из какой роскошной машины он вышел, и не стали преграждать ему путь. Зал был сложным, с закоулками, тупиками и аппендиксами, повсюду, как стволы деревьев, торчали колонны. Словом, пересечь зал от начала до конца по прямой было невозможно, и от этой его особенности начал страдать Кабан. Он еще не добрался до середины, где барабаном возвышалась круглая стойка, а уже дважды ударился лбом о колонну. Но Клим решительно пробирался в самую сердцевину журналистского логова, не замечая жирных отпечатков на колоннах и не слыша ностальгического бормотания Кабана о том, что «в «Алике» эти столбы ночь бы не простояли». Клим жадно смотрел по сторонам, пытаясь поймать восторженные взгляды и прочувствовать на себе ту ошеломляющую славу, о которой ему говорил Артаусов. Но посетители ресторана были заняты исключительно собой, они визжали, перекрикивали друг друга, вульгарно танцевали, размахивали бутылками и били посуду. В укромном уголке под низким потолком с лепниной пристроился длинный и изогнутый подковой стол, по которому, подобно коню барона Мюнхгаузена, ловко ступала женщина. Она была совершенно голой, если не принимать во внимание ее золотые трусики, сшитые как бы из елочной мишуры, да туфли с длиннющими каблуками. Сидящие за столом пьяные люди ритмично хлопали в ладоши, кто-то из мужчин пытался схватить ее за ногу, но женщина продолжала свое лошадиное шествие во главу стола, где восседал толстый, старый и краснолицый юбиляр.