Что часто, от тепла,
В колодец опускали.
А ночь уже текла
Из притемненной дали.
Горели под луной
Бидонов белых слитки.
Под крышкой ледяной
Вверху густели сливки.
Девчонок городских
Во тьме светились лица,
И он, жалея их,
Велел не торопиться.
Мерцали небеса,
Поистине бездонны.
Лишь через полчаса
Он опускал бидоны.
Все было оттого,
Что шла война на свете.
Дружков — ни одного,
Одни подружки эти.
Плыла луна в кольце,
Под ней плыла поляна.
Был отпуск при конце,
И подживала рана.
ТАРЕЛКИ
В военный год, средь снежной дали,
От станции за три версты,
Мать наливала — вмиг съедали.
Тарелки были вновь чисты.
Вставали — труженики тыла, —
Их обогреть и накормить
Ей нелегко в ту пору было, —
Легко посуду было мыть!
«Все мне было обещано…»
Все мне было обещано,
Лишь окончиться надо войне.
И любимая женщина
Стала изредка видеться мне.
Долго по свету рыская,
Лучше ты не найдешь все равно.
Смотрит близкая-близкая
И знакомая сердцу давно.
Утро брезжило раннее,
Над блиндажиком вился дымок.
Несмотря на старания,
Я лица ее вспомнить не мог.
Только помнил, что славная,
Улыбается, беды гоня.
Ну а самое главное —
Что без памяти любит меня.
«Где-то на юге горела степь…»
Где-то на юге горела степь,
Где-то грустили поля об озими.
Город неведомый Кингисепп
Все-таки сдан в сорок первом, к осени.
Целый вагон командирских жен, —
Ах, как тревожно на новом месте им! —
Был оглушающе поражен
Этим, понятным лишь им, известием.
Выскочил враг к роковой черте,
Вдоль рубежей и редутных запаней,
И в западне оказались те,
Что оставались немного западней.
Каждый судьбу свою получал.
Сделавшись ко всему готовыми,
Плакали жены их по ночам,
Подозревая, что стали вдовами.
БАЛЛАДА О ПРОЛИТОЙ КРОВИ
Поодаль бой гремел
В ночи, когда солдата
Внесли с лицом, как мел,
В землянку медсанбата.
Там знали, что к чему,
Все было наготове.
И сделали ему
Переливанье крови.
Смешалась эта кровь
С его остывшей кровью.
И шевельнулась бровь,
Да-да, он двинул бровью.
И отступила мгла,
Как видно, снова жил он.
А кровь быстрей текла,
Толчками шла по жилам.
А кровь уже неслась
В немыслимом потоке.
Жизнь захватила власть —
Порозовели щеки.
…Вот наступил черед,
Простился он с врачами
И поспешил вперед
С винтовкой за плечами.
В отчаянном бою
За землю дорогую
Вновь пролил кровь свою,
А с ней и ту, другую,
Которая уже
Его, солдатской, стала.
…На дальнем рубеже
Цветы у пьедестала.
Там, где течет Иртыш,
Есть маленький поселок.
Зимой снега до крыш,
Нагроможденья елок.
С утра горит восход
Морозной полосою.
Там женщина живет
С тяжелою косою.
Не слышала она
Свистящего металла.
Воздушная волна
Ее не оглушала.
И родственников нет
Таких, что в битвах были…
Она встает чуть свет,
Глядит на елок шпили.
Поев, прибрав жилье,
Уходит на работу.
Пролита кровь ее
За счастье и свободу.
«Мы с ней расстались на исходе дня…»
Мы с ней расстались на исходе дня.
Нет, не запричитала, не завыла.
А через день она уже меня
Легко и так естественно забыла.
Ее судьба забросила от нас
В какую-то бригаду хоровую.
Я от нее услышал в первый раз:
«Война все спишет», — фразу ходовую.
Она потом, кочуя по войне,
Таких, как я, не раз еще встречала,
И как мы распростились — обо мне
Не горевала даже и сначала.
Лишь иногда меня — каким я был —
Представит вдруг, но смутно и без пыла,
Считая, что и я ее забыл
Вот так же, как она меня забыла.
«Были женщины в войну…»
Были женщины в войну —
Всех любили, всех жалели,
Кто в обмотках и в шинели.
Я такую знал одну.
Было общее у них:
Возвышали в ласках женских
Не каких-нибудь снабженцев,
Интендантов и штабных,
А солдатика того,
Молодого, что, быть может,
За Отчизну жизнь положит,
Не изведав ничего.
Но потом — войне конец.
Наступили перемены,
И они сошли со сцены,
И отнюдь не под венец.
Разумеется, тогда
Мы ничуть не ощущали
Благодарности, печали,
Сожаленья и стыда.
«Девушка в длинной шинели…»
Девушка в длинной шинели.
Госпиталь. Юность. Война.
Как они, право, сумели
Вынести это сполна?
Если приходится худо,
Лучшую мину сострой.
Годы прошли — и покуда
Та же работа сестрой.