Повесть
Чернеют запертые крепко двери.
Закрыты наглухо, чернеют окна.
Записка над крыльцом желтеет, блекнет:
«Хозяин дома выехал в Америку».
Лишь я хозяин в доме одиноком,
где не живет никто, но никогда
не отлучался я ни близко, ни далёко
и вновь не приезжал сюда.
Я никогда не выходил из дома.
Гостили у меня лишь годы невеселые,
и много раз в окне я видел ветви голые.
Я сам не тот, что был. Всё по-иному.
Все книги прочтены, листать их нечего.
Дороги памяти прошел, и будто нету их.
От голоса отвыкнув человечьего,
я говорю с одними лишь портретами.
Часы и день и ночь безостановочно
качают солнце из металла,
Я в зеркало порой гляжусь устало,
чтобы спастись от одиночества.
Хотя б единый день, который не забыть мне!
По стенам дни скользят, как блики бледные.
И ни одной любви, ни одного события,
проходит жизнь бесследно.
И чудится порой, что не жил я на свете,
что бытие мое — лишь чья-то злая тайна.
И кто бы ни зашел сюда случайно —
он никого здесь не найдет, не встретит.
Увидит лживое пустое зеркало,
да пыльные портреты в зале,
да над крыльцом листок, где все слова слиняли:
«Хозяин дома выехал в Америку».
Молодость
Рассвет блеснул, и день начавшийся
прокукарекал во дворе,
и где-то шумно отворилась
и шумно затворилась дверь;
поспешно мухи зажужжали,
едва проснулись на заре,
и все, что мне приснилось ночью,
я вспомнить силился теперь.
Потом пошел бродить по улицам
среди загадок и чудес;
один шатался я и к вечеру
забрел неведомо куда.
Вслух на ходу читал я вывески,
а в дождь, забравшись под навес,
следил, как рельсами трамвайными
бежит проворная вода.
Я шел, не глядя на витрины,
в шагах мне чудился мотив,
слова сплетались в ритмы длинные,
необычайны и легки,
а мне вослед смеялись девушки,
меня глазами проводив —
смешила их моя рассеянность,
моя походка и очки.
И дома вечером казалось мне,
что корка черствая вкусна
и что мягка подстилка жесткая,
и я ложился не впотьмах —
одна светилась лампа в комнате
и две — в двойном стекле окна,
и, чтобы видеть сны отчетливей,
я часто засыпал в очках.
Убийство
Вот по нити дождя он спустился,
как паук, у жилья, где не ждут его,
и, чернее ненастья лютого,
за углом, задыхаясь, укрылся.
Сердце слишком уж громко стучало —
лишь потемки бы вдруг не заметили!
Только нож прихватил он в свидетели,
даже тень досаждала, мешала.
Было явью, виденьем ли сонным?
Проскользнул по стене под навесом
и на лестнице черной исчез он.
Где-то дверь распахнулась со стоном.
Через миг увидали зарницы,
как струею дождя из-под кровли
тонкий нож отмывал он от крови,
а ножу нипочем не отмыться!
С крыши капли секундами падали,
звоном капель кричало время,
но и ветер, и ливень, и темень
все следы затаили, спрятали.
Водосточные трубы качало,
завывали, трубили неистово,
но услышал ли кто про убийство?
Эта площадь всю ночь пустовала.
Книги
К. Гылыбову
И день и ночь склонясь над книгой,
вдали иных страстей,
земного мира не постиг я
и не узнал людей.