— Возможно, это просто кошмар, — предположил Уайт. — У людей такое часто случается.
— Ричард, твое слово, — Гауэр покачал головой. — Ты разбираешься в снах и можешь их расшифровать.
— Джеймс, что ты думаешь об этом? — спросила я, пытаясь уловить неуловимую мысль, становившуюся все более назойливой.
— Почему я?
— Почему бы и нет? Я хочу знать, что ты об этом думаешь. Кроме меня, ты был там единственным человеком. Мама не считается, потому что до случая в аэропорту она не имела представления о пришельцах и сверхсуществах.
Не знаю, почему я это сказала, мозг работал вовсе в другом направлении.
— Ладно. Не думаю, что Йейтс для тебя реален, потому что ты с ним никогда не встречалась.
— Но я его видела тогда. И потом, Йейтс — Мефистофель, равно как и наоборот, — мысль почти попалась.
— Но Йейтс не знает о планах Мефистофеля, — раздраженно сказал Кристофер. — Мы тебе об этом рассказывали вчера вечером.
И вот тут назойливая мысль сформировалась окончательно. Сэкс с пришельцем явно влияет на умственный процесс.
— Так и есть. Думаю, есть два плана.
— Ну, я точно уверена, что у Йейтса есть план, — терпеливо кивнула мама. — Это имело бы смысл, если бы Мефистофель был частью его.
— Нет, я говорю о двух разных планах для двух разных существ, которые не подозревают, что их планы пересекаются. Как уже упоминал Кристофер, а потом еще раз напоминали, разумы сверхсущества и человека разделены, и человеческий разум не подозревает, что внутри него сидит также разум паразита. Возможно, паразитный разум не подозревает о человеческом. У Йейтса есть план, террористический. Поэтому он хочет избавиться от моей мамы. Но у Мефистофеля есть другой план.
— И что же это за план? — осторожно спросил Уайт.
Я закрыла глаза и задумалась на мгновение.
— В моем сне паразит Мефистофеля переместился в меня, но сам Мефистофель остался тем же Мефистофелем. Я тоже внешне не поменялась, хотя внутри стала совершенно другой. Я была больше не я и не могла прекратить делать то, что от меня хотел Мефистофель.
— О, Боже, — простонал Гауэр. — Это все объясняет, — он внимательно всмотрелся в меня. — Твой сон не был совсем твоим. Это было легкое прикосновение, но это вовсе не нормально.
— Думаешь, паразит уже во мне? — прохрипела я, представив, что вот-вот могу начать убивать всех вокруг на самом деле. Мартини стал делать массаж интенсивнее. Это помогло. Чуть-чуть.
— Нет, — успокаивающе произнес Гауэр, — мы знаем, что ты — до сих пор ты. Поверь мне.
— Никто из нас не смог бы прикоснуться к тебе, если бы ты оказалась заражена, — добавил Мартини.
Я вспомнила его и Кристофера реакцию на трогательный образ Йейтса прошлой ночью.
— Почему нет?
— Это что-то из области нашего психического состояния, — ответил Уайт. — Мы не можем от этого избавиться, хотя у нас есть команда, которая над этим работает.
— Попросите их сосредоточиться на особенностях различия между центаврийцами и людьми. Потому что когда Мефистофель схватил меня, я ничего не почувствовала, даже ничего близкого тому, что чувствовали Мартини с Кристофером просто дотронувшись до видеокадра.
— Что ты чувствовала? — тихо спросила мама.
Я попыталась вспомнить.
— Я не боялась, — наконец, ответила я. — Я словно сошла с ума. Когда он меня схватил, я словно обезумела. И я не испугалась даже тогда, когда поняла, что он собирается меня съесть.
— Это ярость, — сходу определил Райдер. — У людей больше поводов для ярости, чем у центаврийцев. Не то, чтобы центаврийцы не умели злиться, — он улыбнулся посмеивающемуся Полу, — но до человеческого уровня им еще далеко.
— Да, но ярость на самом деле контролируется на генетическом уровне?
— У нас да, — тихо сказал Мартини. — Кое-что есть и у вас.
— Я думала, это неудачная шутка, когда он сказал мне об этом, — добавила я.
Вокруг резко установилась тишина, я даже стала прислушиваться, надеясь услышать свирель сверчков.
— Что? — наконец, спросила я.
— Ты смогла понять, что он говорит? — спросил Кристофер.
— Ну, всего два предложения. В смысле, это было очевидно, что он разговаривал с вами на каком-то незнакомом языке и я не смогла понять ни слова. И он разговаривал со мной, когда поднес меня к своей морде.
— Как? — категорическим тоном поинтересовался Гауэр.
— Его глаза изменились, — я пожала плечами. — Красное свечение ушло, сверхсущество задрожало, и взгляд стал человеческим, — чуть помолчав, я добавила: — Он сказал, что я беда.