Петр Петрович молчал. Молчал и я.
— То, что я вам говорю, вам понятно?
Я продолжал молчать. И тогда опять в разговор вступил Петр Петрович. Он сказал:
— Вадим все высказал справедливо. Я очень рад. Самое главное — человеческое. Не будем лицемерить, там у нас (Петр Петрович сказал «у нас») не всегда и не совсем так. Потому что жизнь — борьба. Там среди снегов — и нигде больше — магма жизни! Обжигает, и потому именно тем, кто рядом с огнем, иногда бывает больнее, чем тем, кто в стороне. Но, возможно, мы просто мало знаем. О, это мы чувствуем, и это подтверждает великолепный Советский павильон на ЭКСПО-67. Что там показано? Выращивание нового человека! Великолепный ковчег двадцатого века из стекла и легких металлов. Так вот, голубчик мой, — извините, пожалуйста, эту фамильярность, — это и хотелось бы увидеть мне прежде всего — новых людей, произошедших от русского народа, — и не здесь, в Канаде, а там, у нас, в России, где кипит магмой самое большое, жгучее дело, там хочу видеть!
Замолк Петр Петрович. Ниагара продолжала реветь. То, что Петр Петрович только что сказал, то, как он сам кипел и плавился при этом, незабываемо. Постояли еще, еще послушали Ниагару.
— Ну, идем, Вадим, пора. Мы ведь ямщики — не кто-нибудь! И вон кого возим. — И обратился ко мне с усмешкой смущения, видимо, грубой шуткой стараясь прикрыть свое волнение: — Не задерживайтесь! Не задерживайте нас! Еще полюбуйтесь — и бегите к машине. Пора… Смотрите, как мужественно, с каким глубоким сознанием того, что иначе невозможно, сливаются вместе и обрушиваются с уступа громадные воды. О-го-го! Очень красиво! И как жаль, что не всякий обогащается этой красотой. Видят только бревно, вон то, что несется, сейчас, впрочем… и оно пойдет туда же… Не запаздывайте!.. А я, может быть, запоздаю, ничего не поделаешь — загадочная русская натура.
И вот вдруг — и так странно было внезапно услышать здесь то, что я услышал вместе с вековечным шумом Ниагары, — вдруг в этот шум вплелась песня, слова вплелись, и какая песня и какие слова!
Уже уходя все дальше и дальше, Петр Петрович запел:
Прошло время — и вот я снова и снова слышу над Ниагарой эту песню. Чудно! Над Ниагарой! Вижу перед собой могучее движение: плавная, все убыстряющаяся широкая река вдруг и совсем обрушивается в широченном своем размахе, и это уже не река, не вода, способная отразить в себе небо и облака, как сказал Петр Петрович, как он пропел потом, это чувство необыкновенной глубины, широты, мужественной силы, смелой и трагической решимости, с какою — согласен и с этим — не вода, а целые народы исполняют свою историческую судьбу.
Вспоминаю я еще и о том, как иной раз и теперь, подобно ямщику из песни, русский человек принимает свой роковой час. Я видел это. Так неотвратимо совершается грандиозное преломление и уход из жизни. Это знаем мы и по Толстому — со спокойной решимостью, мужественно, плавно, величаво.
Так живет русский народ, так воевал он (на Шипке, на Перекопе, под Ленинградом), так делал и делает он свое заповедное дело истории — где бы он ни был, куда бы его ни занесло, хоть за океан.
Ниагара, Ниагара, о богиня гордого и грозного шума!
ГРОЗДЬ ВИНОГРАДА
Может быть, я проплыл бы мимо, дальше, не задерживаясь в Новороссийске, но, развернув свежую газету на переходе из Феодосии, я твердо решил сойти на берег.
Что же было тому причиной? Неужели газетный снимок, изображающий сбор винограда в совхозе «Малая земля», и две строки подписи с указанием имен лучших сборщиц богатого урожая?
Да! Этот снимок меня взволновал…
А теплоход, приближаясь к порту, уже шел обширной многоводной бухтой, и я старался разглядеть в бинокль знакомые места. Но как непохожи холмистые берега с их садами, виноградниками, чистенькими домиками на то, что приходилось нам видеть в тяжелые годы борьбы за Новороссийск!
Год и пять дней мы видели перед собою исконный черноморский город, захваченный врагом. Как призрак стоял он перед нами. Черные квадраты окон, остывшие трубы заводов. Каменная пустыня! И среди этой пустыни изо дня в день я разглядывал в бинокль окраину мертвого города, вглядывался в пустынный двор домика, к которому вплотную подходили почерневшие виноградники.