Весь город жил ожиданием полета. Уличные мальчишки, лучше других знакомые с тем, что отличает двуплоскостной «фарман» от аэропланов-стрекоз типа Блерио или Вуазен, теперь спорили: кто и куда полетит с Андрюшей Чаркиным? Что касается Андрюши Повейко и его друга Стивки из Крепости, то им как будто повезло больше всех: упорно поговаривали, что для взлета намечена площадка, обращенная к морю и расположенная чуть ли не рядом с павильоном «Лактобациллин».
Андрюша радостно представлял себе, как обо всем этом он потолкует с Финой, и он решил предложить девушке (если, конечно, Фина пожелает) прийти к ним на веранду павильона, откуда все будет хорошо видно.
Действительно, во главе компании приехал Мавро Ангелиди.
Рядом с лакированным кабриолетом верхом на рыжей кобылке гарцевала Фина — в черном котелке, в ловко сшитых брючках-рейтузах и сапожках. С первого же взгляда Андрюшу озадачила какая-то непонятная, но резкая перемена в облике девушки. В чем дело? С тростью в руке она умело спрыгнула с седла, увидела Андрюшу, тут же игриво сделала ему большие глаза, перебросила трость, перчатки, воскликнула:
— Андрюша, смотри на меня: фокус! Раз, два, три… Цирк Чинизелли!
Двумя пальцами быстро сняла свой котелок, и Андрюша обмер: мгновенно и совершенно Фина преобразилась. Перед ним стояла какая-то другая особа — рыжая, коротковолосая. Да, вместо черных змеистых кос, отливающих синевой и светом, вилась рыжая гривка. Всегда веселое, задорное, мягко-румяное личико стало другим.
Андрюша ничего не понимал.
— Не понравилось, — с искренним огорчением проговорила Фина. — Не думала…
Между бровей у девушки показалась морщинка.
Кто-то из молодых людей перенял у Фины лошадку, все обступили господина банкира. Общительный, моложавый, в модных оранжевых полуботинках «шимми» — Мавро Ангелиди что-то говорил, слегка картавя, о чем-то шутил, оглядывался по сторонам, ища дочь, но Фина уже упорхнула. Он, смеясь, сказал:
— Проказница! Афина перекрасилась ради полной солидарности с Чаркиным, с которым она должна лететь. Фокусница! Андрей Ефимович тоже собирался приехать, но знаете, как с ним! Черта с два! Вдруг говорит по телефону: «З-занят, готовлюсь к полету…»
В этот день Андрюша был поражен больно, как ему казалось, навсегда.
В этот день Андрюша на стрельбище не остался. Все оказалось напрасным: напрасно он тщательно выгладил свои новые брючки, напрасно принес любимое лакомство Фины — свежую розовую икру воблы, напрасно тщательно перетирал стаканы у дяди Папондопуло…
Он уходил, а позади уже хлопали напрасные и жестокие выстрелы. Это случилось в конце июня.
Утро второго дня июля было прекрасно.
Проснувшись, Андрюша сразу заметил: пахнет в окно пригоревшим у кого-то молоком. Это всегда считалось признаком хорошей погоды. Андрюшу торопил папа, вставший раньше обычного.
— Вставай, дружок, я сейчас уезжаю.
— Куда?
— Вчера говорил: на ферму.
Действительно, в последние дни папа был особенно угрюм и молчалив, его снедала какая-то важная забота, и вчера, когда Андрюша заговорил о необычайных новостях на выставке, отец обрезал:
— Да, все это очень важно и интересно, но готовься, дружок, расстаться с «Лактобациллином».
Почему? Что случилось? Больше нельзя было добиться ни слова.
Не первое расставание, а зачем? Ведь вот, как хорошо за окном, на дворе! Какой ясный и важный день, важный для обоих, хотя у каждого по-своему, хотя папе сейчас не до него. И раз у папы дела, значит, ничего уже не может отвлечь его.
Застегивая пряжки на сандалиях, Андрюша спросил:
— Едете с дядей Ароном?
— Да, Арон сейчас явится. Не забудь, Андрей, зайти к Штреземану. Оставляю двадцать копеек: пятачок на стрижку, остальное отдашь Марусе, купите горячих котлет.
— Ой, папочка, не забуду! — Андрюша с ужасом подумал о цепкой машинке парикмахера Штреземана, которая снимет хохолок, выращиваемый с таким нетерпением. Нет, ему хотелось думать о другом.
Мог ли, однако, это понимать папа, милый папа, требовавший неуклонного исполнения ряда правил: ежедневно съедать хотя бы одну баночку лактобациллина; после обеда вставать из-за стола налегке, чуть не доевши; следить за зубами, за ногтями, за чистотой обуви; своевременно стричь волосы под нулевой номер. Гигиена тела и души — об этом всегда только и думал Андрюшин папа, интеллигентный Александр Петрович. Его жизненной задачей с некоторых пор стала пропаганда лактобациллина, молока, заквашенного по способу профессора Мечникова. В этом видел Александр Петрович гарантию здоровья, долголетия, а может быть, спасение всего человечества. Для Александра Петровича это было очень важно, но дело шло плохо, очень плохо: павильон прогорал, и летели в трубу скудные достатки Александра Петровича, вложенные в дело.