МЫ ПРИХОДИМ В ОДЕССУ
По приказу командующего Черноморским флотом мы шли в подчинение командующего Одесского отряда поддержки, а заодно конвоировали из Севастополя транспорты с войсками. Я совершал мой второй поход на лидере эскадренных миноносцев «Скиф».
Меня назначили на лидер всего лишь две недели назад, но я не робел — большинство из экипажа корабля, особенно начальствующего состава, служило здесь недавно.
Молодой инженер Усышкин и розовощекий штурман Дорофеев (кстати, единственный командир на корабле, уже помеченный шрамами), два остряка, сразу заметные в кают-компании, шутили, что они все еще без ущерба для дела могут поменяться своими местами: все равно все ново на новом корабле. Дорофеев был переведен на «Скиф» с эсминца, подорвавшегося на магнитной мине.
Но несколько человек, и в том числе старший механик Петр Петрович Сыркин, которого называли коротко ППС, служили на корабле с 1939 года, года спуска корабля.
Командовал кораблем капитан третьего ранга Ершов.
Еще в штабе, услышав это, я чуть было не вскрикнул: «Как? Неужели тот самый?» Да, это был тот с а м ы й капитан третьего ранга Ершов… Незадолго до войны он начал бывать в доме, о котором мне придется часто говорить в моих записках. Но так случилось, что мы не встретились с ним в то недавнее время, хотя уже тогда, прослышав о нем, я не остался равнодушен. Разумеется, для этого были свои причины.
Теперь мне говорили, что рот, дескать, суждено мне служить на одном из лучших кораблей флота под командованием одного из лучших командиров. При этом замечали, что с Ершовым нелегко.
Я прибыл на корабль и явился к командиру «Скифа» одновременно со своим товарищем по училищу артиллеристом лейтенантом Дорошенко.
Вахтенный командир доложил, и Ершов принял нас у себя в каюте.
За приоткрытой дверью, несмотря на позднее утро, еще горело электричество. В кресле у стола я увидел его со спины — сильные плечи, смолисто-черная голова.
— Входите!
Я перешагнул порог со смешанным чувством любопытства и некоторого стеснения. «Сказало ли ему что-нибудь мое имя?» — подумалось мне. То, что командир корабля даже не сразу обернулся к вошедшим офицерам, понравиться не могло ни мне, ни Дорошенко. Но вот он встал, застегивая воротник кителя, оглядел исподлобья темными горячими глазами, выслушал немногословный рапорт.
— Назначение оставьте у меня, — пробасил Ершов. — Явитесь оба к старшему помощнику и занимайте штатные каюты. Вы, товарищ Вешнев, сегодня же принимайте БЧ. Всё.
— Всё! — за порогом каюты повторил в тон добродушный Дорошенко. Не знал он, что у меня с Ершовым как бы особые счеты.
Нет, не всё… Из каюты Ершова я вышел, так и не поняв, знает ли он меня, или мое имя ему ничего не напомнило.
Место в штатной каюте связиста оказалось временно занятым, и я провел несколько ночей в маленькой штабной, рядом с каютой командира корабля. По утрам за переборкой фыркал и покрякивал, умываясь, Ершов.
Слышал я, что в юности он был известным спортсменом, гонщиком и боксером. Не знаю, как насчет боксерской перчатки, но я никогда не избавлюсь от впечатления, что Ершову нужен не кортик — ему не хватает доброй казацкой шашки. В его черноусом смуглом лице все какое-то казацкое — и горячие глаза, и спадающий на лоб чуб. Всегда он действует с резкой прямотой. Речь его звучит отрывисто, движения нетерпеливы, даже капризны. С ним действительно трудно, с ним неуютно.
Вскоре после моего прихода на корабль случилась у меня неприятность. Мелочь. Но в нашей жизни мелочи чувствительны — все происходит на людях. Возможно, я принял этот случай с излишней мнительностью.
В Севастополе корабль стоял у стенки завода. Мне нужно было опустить письмо в почтовый ящик, а ящик за воротами — несколько минут туда и обратно. Увольнений с корабля не было, и я сыграл на добродушии вахтенного командира. Как раз в эту минуту Ершов вышел на палубу и увидел на берегу мою спину.
— Куда он?
— За ворота, опустить письмо.
— Вернуть немедленно.
За мной вдогонку бежит краснофлотец, но ворота уже близко, и письмо я все-таки опустил. Может быть, именно потому, что письмо адресовалось как раз в Одессу нашей общей с Ершовым знакомой.
Я даже готов был заподозрить, что Ершов знал, куда адресовано письмо.
Ершов ждал меня на юте.
Я выслушал все, что полагалось по этому случаю терпеливо выслушать.
Держался я с видом бодрой независимости. Это не спасло меня. К вечернему чаю несколько человек принесли в кают-компанию запечатанные конверты с просьбой сбегать к почтовому ящику. В утешение говорили, что Ершов человек справедливый, незлопамятный, к мелочам не придирается. Мало о ком помнит, но в просьбах не отказывает, только терпеть не может строевых претензий, всегда похожих на жалобу.