Рядом со мной вахтенные сигнальщики вполголоса продолжали обмениваться впечатлениями дня. Матросы не забыли ничего. Они помнили, сколько заеданий случилось в третьей башне, кто опоздал на ревун, кто замешкался на фалах.
— Жуков берет с элеватора снаряд, — слышался голос Лаушкина, — а лицо у него такое, как будто ему сосунка подкинули.
И матросская веселость, смех от всей души покрывает бормотанье сконфуженного Жукова:
— Сначала было как-то странно, будто должно что-то случиться. Ждем, а ничего и все ничего: залп за залпом, а в башне тихо, только моторы гудят.
— Нет, — замечает Лаушкин, — на мостике от залпов прямо подымает.
Действительно, странно все это было. Очень странно.
ДОРОШЕНКО И ДРУГИЕ
В кают-компании звенели стаканы.
Еще остывали после стрельбы пушки главного калибра, а в кают-компании поднимали тост за меткость новых залпов по врагу. Пили точные залпы, пили здоровье командира корабля, пили удачу лейтенанту Дорошенко.
Лейтенант Дорошенко был назначен командиром корректировочного поста.
Задумана смелая операция. Корпост с небольшим стрелковым прикрытием получал задачу — высадиться в тылу у противника. По сообщениям рыбаков, полоса берега, куда должен был незаметно подойти баркас, противником не охранялась.
Кстати сказать, Дорошенко был тем самым вахтенным командиром, который отпустил меня на стенку с письмом. Наполеоновский профиль и прядь, спадающая на лоб, не придавали моему добродушному другу воинственного вида. Из флегматичного состояния, его могли вывести только две вещи: он очень любил таинственность и вкусную еду, и эта его слабость, видимо, поощрялась.
Однажды на Интернациональной пристани ко мне подошла худенькая девушка в беретике:
— Вы не со «Скифа» ли?
— Точно.
— Может, вы знаете лейтенанта Дорошенко?
— Как не знать!
— Ну, так передайте ему этот пакет.
От пакета вкусно пахло гастрономическими продуктами. С некоторых пор Дорошенко получал такие пакеты довольно часто. При этом девушка в беретике говаривала:
— Ведь теперь самое важное хорошо кушать, — то есть, хотела она сказать, быть бодрым.
И сейчас Паша Дорошенко плотно поужинал. Товарищи провожали его и долго толпились у борта.
— Удачи лейтенанту Дорошенко! — опять послышались голоса. — Дорошенко! Бери весь расход: приятно кушать!
И подавали пакеты с едой.
— Паша! — коротко выкрикнул я.
Дорошенко улыбнулся, помахал мне рукой, внимательно огляделся, все проверил, еще раз заглянул в планшетку, снова помахал нам рукою — и отвалил. И когда баркас с корректировщиками отошел от корабля, мы еще долго слушали удаляющийся рокот и похлопывание мотора.
Ночью пошел дождь. Было слышно, как стучит он по палубе.
Корабль спал, но я в эту ночь был дежурным по кораблю.
Не страшась дождя, матросы вынесли койки из затемненных и душных кубриков на палубу и улеглись, прикрывшись брезентами. Из-под брезентов слышался храп.
В кормовом кубрике при лиловом свете дежурной лампочки кто-то возился над рундуком. Это был Фесенко. Он не участвовал в бою, но принес свои впечатления с берега. Его семья уцелела в нетронутой части дома.
В салоне «забивали козла». Ершов мастерски «рубил хвосты» противникам. Как всегда, он сидел глубоко в кресле, выжидал своей очереди и, вдруг выбрасываясь всем телом, с силой бил костью по столу. Воротник расстегнут. Чуб над глазом. Во рту смятая золотым зубом папироса. Короткий смешок.
— В общем, я вижу, вы не кончали академию козлогонов… Хо-хо!
Заговорили о Фесенко.
— Вызовите его сюда, если он не спит, — велел Ершов.
— Значит, все в порядке, товарищ Фесенко? Старики целы? — встретили его вопросами.
— Все в порядке. Даже меня порядочно уважать стали.
— Это за что же?
— Моряк! — кратко пояснил Фесенко. — Матрос теперь все. Доказано.
Фесенко успел подметить в городе много интересного. Он рассказал нам о баррикадах, сложенных руками женщин, о том, как его зазывали помыться в баню — бесплатно, потому что пар есть, а в баню никто не идет, все воюют.