Кстати сказать, оправдалось мое опасение встречи с девушкой Дорошенко. Я как в воду смотрел. Все так и случилось, как я представлял себе: именно мне суждено было первому из наших офицеров на ступенях Интернациональной у одной из колонн увидеть милую худенькую девушку с большим пакетом… Как долго она ждала здесь? Может, с раннего утра? Увильнуть невозможно, и эти минуты были, пожалуй, труднее, чем приближение к неприятельской батарее. Девушка шагнула ко мне навстречу с застенчивой, тревожной улыбкой:
— Здравствуйте, товарищ Вешнев!
— А… здравствуйте, здравствуйте!
Должно быть, и мой вид и это глуповатое ответное приветствие были достаточно красноречивы — девушка побледнела, ее глаза расширились.
— Ну, как вам плавалось? Как Павлик?
Сказать все у меня не хватило сил. Пакет перешел от нее в мои руки, и женщина удалилась с надеждой, что легко раненный Павлуша полакомится свежекопченой рыбкой и московской колбасой. Нет, это угощение не повредит ему. Ведь теперь самое главное — хорошо кушать.
Об этом случае я рассказал тезке покойного Паши Дорошенко — командиру электромоторной группы Павлу Петровичу Батюшкову. С первых дней моего плавания на «Скифе» Батюшков расположил меня к себе своим спокойным видом, благовоспитанностью и доброжелательством, светившимся в его взоре. И теперь он мне ответил:
— Да, это удивительное чудо — женщины! Читали в «Литературной газете»? Одна журналистка пишет: «Сделал ли ты все, что от тебя требуется? Оклеил ли оконные стекла полосками бумаги? Выбросил ли с чердака чердачный хлам?..» Не всякий начальник ПВО вспомнит эти мелочи. Милая женская заботливость! Да, мы должны быть благодарны им уже за одно то, что они в такие дни ходят по улице.
Заделка пробоин между тем заканчивалась.
Все ремонтные работы предполагалось закончить в первых числах октября.
Противник форсировал Днепр. Бои шли у Перегноя, на Тендре, на подступах к Перекопу, и не было уверенности, что части Приморской армии удержат перекопские позиции до прибытия резервов.
Ускорялась эвакуация Севастополя. Часть кораблей уже перебазировалась на Новороссийск. Свободные бочки сиротливо покачивались в опустевшей бухте.
И в один из таких дней пришло известие о гибели эсминца, которым командовал Ершов.
Эсминец конвоировал транспортные суда. Немецкие бомбардировщики, свирепствовавшие на коммуникациях, настигли караван, и эсминец, упорно защищавший транспорт, получил несколько прямых попаданий.
Раненого Ершова выбросило в воду. Не зная, кем занят ближайший участок берега, Ершов плыл с пистолетом в руке. Его и нескольких других моряков с эсминца подобрали наши посты. В Севастополь Ершов был доставлен на самолете. Все эти подробности моряки узнали, когда их командир уже лежал в госпитале.
На другой же день комендатура сообщила на корабль, что ею задержано несколько краснофлотцев со «Скифа».
Не добившись пропуска в госпиталь, матросы сиганули через забор, но тут были задержаны — и только потому, что не имели при себе противогазов.
Неудача не смутила моряков. Когда мне с несколькими командирами удалось посетить Ершова, то его палата была похожа на большой цветочный магазин.
Из-за цветов звучал его голос так же грубовато, как, бывало, из его каюты:
— Входите и рассаживайтесь.
Он казался смущенным.
Осунулся. Черный чуб лежал на побледневшем лбу.
— Раз-бум-били, — прогудел он, повторяя словечко Дорофеева. — Не везет. Один капитан третьего ранга мне уже сказал: «С тобою не плавал бы: подводишь хуже, чем под монастырь, — под самые бомбы». Может, теперь и вы не захотите меня. В общем, не везет…
А когда мы прощались, Ершов сказал, как бы утешая самого себя:
— Нет, далеко не уйдете. Все равно догоню в Новороссийске. У меня были матросы, я спрашиваю: «Зачем носите цветы? Разве это для моряка — носить цветочки и обкладывать ими командира? За что же это вы меня так?» — «А вот за что, — отвечают они. — Мы вам носим цветы не так, как барышням. Мы уважаем вас, товарищ командир корабля, за ваше беспокойство, за вашу злость».
И Ершов от удовольствия даже прихихикнул.
— Передаю, как было. Слышите: злость. После матросов я решил: с капитаном третьего ранга не соглашусь.
Этот визит в госпиталь произошел за день или за два до того, как «Скифу» предстояло вслед за другими кораблями эскадры менять базу.
Своими путями складывается у моряков мнение о командире. Не последнюю роль здесь играет ощущение боевого азарта, то, что матросы назвали беспокойством, злостью Ершова, и ощущение его удачливости.