Ершов еще не закончил своей речи, а над нами вдруг закачались пущенные с обоих берегов прожекторные лучи и встретились в мглистой, морозной вышине.
— Как ворота! — восхитился Лаушкин.
— Да, ворота гостеприимства и призыва, — мечтательно проговорил Батюшков.
«Скиф» причалил в Южной бухте у холодильника.
Севастополь, здравствуй!
Быстро выгрузили бойцов и артиллерию и еще успели собраться в кают-компании, но, видимо, не одного меня одолевала усталость. Новогодний ужин был коротким. Я с большим удовольствием завернулся в одеяло и успел несколько часов поспать. Еще не совсем проснувшись, вспомнил: Севастополь!..
Утро было морозное, чистое.
Опять, как в Одессе прошлой осенью, на мостике столпились командиры, молчаливо осматривали город. Всюду было тихо.
— Севастополь в декабре, — послышался чей-то голос.
И хотя уже был, собственно, январь нового года, слова эти легко вызвали ассоциацию переживаемого нами с «Севастопольскими рассказами». Но этот, сегодняшний Севастополь — как он был не похож на тот, толстовский Севастополь!
Помните?
«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря уже сбросила с себя сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет, все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет 8-я склянка».
Бог мой! Как это прекрасно!
Да, так было т а м, в условиях т о й войны.
Грохот и вспышки на холмах — по всей линии приземистых бастионов… Но улицы полны шума голосов, движения войск и обозов, гулянье на бульварах, музыка духового оркестра… Смрад и ужас тесного, переполненного госпиталя… И бухты, кишащие яликами… И белые домики, дворы, полные кур… И опять молнии в клубящемся дыму на голубых и желтых холмах бастионов…
З д е с ь же весь Севастополь обрисовывался на холмах каменно-безжизненный. Покинутые дома, книги, куры…
Все скрылось от повсеместного огня э т о й войны.
Вскоре наша дальнобойная артиллерия начала обстрел вражеских аэродромов и скоплений войск. Лидер вел огонь из своего места у холодильника, потом менял точку и стрелял из бухточки вблизи Морзавода.
Опустевшая Северная бухта казалась незнакомо просторной. Лишь у выхода в море по-прежнему пенилась гряда бон, и, как и в прежние дни, у Торговой пристани, положив на причал одну из мачт, покоился под водой крейсер «Червона Украина», потопленный бомбами в ноябре.
И только извечно, как и в дни Толстого, как и в прежние дни, загоралась зарница над Сапун-горою.
В ЮЖНОЙ БУХТЕ
Севастополь притих, только что отразив второй штурм.
На заснеженных, засыпанных стреляными гильзами холмах и по долинам, по всей дуге обороны от Бельбека до Балаклавы лежали мерзлые трупы в шинелях мышиного цвета.
Поля и холмы были в розовых пятнах, в других местах бесчисленные разрывы мин и фугасных снарядов обожгли землю — и холмы покрылись черными пятнами.
Все клинья, которые удалось было немцам вогнать в линию обороны, были вышиблены обратно. Однако изменить общее положение в Крыму своими силами севастопольцы не могли.
Ожидались новые удары по армии Манштейна со стороны занятого нами Керченского полуострова, новые десанты в Судаке, Евпатории.
Зимние штормы и внезапное замерзание Керченского пролива спасли армию Манштейна: без артиллерии и тяжелого вооружения наши войска, занявшие Керчь и Феодосию, не могли продвигаться вперед. Немецкая авиация с крымских аэродромов действовала беспрерывно.
Второго января, во время высадки десанта у мола феодосийской гавани, крейсер «Красный Кавказ» был атакован с воздуха и сильно поврежден. Кораблю угрожала опасность сесть на грунт. Командир крейсера принял смелое решение: с затопленной кормой он вышел в море и благополучно довел корабль до базы.
Из-за пурги на кораблях не видели сигналов. Приходилось удивляться, каким образом корабли избегали столкновения и не терялись. При всех трудностях, в Феодосии все же удалось высадить значительные силы.
Днем и ночью шли бригады морской пехоты по молодому льду Керченского пролива, за ними — полки, переброшенные сюда из Ирана. Пулеметы и минометы перетаскивали на салазках или вьючили лошадей, неуверенно ступающих по льду, крепленному соломой и хворостом.