Едва скатили по трапу на баржу и с баржи на берег последнюю пушку, началась посадка.
Порядок посадки обычно устанавливался такой: впереди несли раненых на носилках. Однако не для всех тяжелораненых хватало носилок, и нередко можно было видеть, как двое раненых тащили третьего, который совсем не мог передвигаться.
Бойцы, расставленные от берега до корабля, передавали раненых из рук в руки; на борту распоряжались Визе и комиссар корабля. Здесь, у трапов, по которым беспрерывно густым валом валила толпа, они хорошо понимали один другого, и не было случая, чтобы раз навсегда заведенный порядок почему-либо нарушался. Быстро и разумно заполнялись кубрики, размещались люди на полубаке.
Первым словом, какое произносили севастопольцы, ступив на корабль, было — вода. «Воды!.. Воды!.. Воды!..» Но и на борту не сразу можно было добраться в этой толпе до воды, чаще приходилось отвечать, что все устроится после погрузки.
— Потерпи, друг, вот погрузимся — все будет.
Думаю, нелегко было разобраться в этой буре впечатлений нашему пассажиру. Ближние вспышки пламени то и дело озаряли его лицо, он, казалось, оцепенел при виде происходящего перед ним, смотрел, сведя брови, упорно и строго. Сначала было не до него. Я считал, что Петров в Севастополе сойдет, мне показалось, что он и сам лишь выжидает для этого удобный момент. И в самом деле, как только немножко успокоилось, он зашевелился. Только теперь мог выйти на мостик к своему другу Усышкин, который, кстати сказать, был моложе его лет на десять. Усышкин сразу взял быка за рога:
— Как думаете действовать? Собираетесь сойти, что ли?
— Признаться, затрудняюсь.
— Я бы на вашем месте поговорил с Ершовым. И думаю, сходить бессмысленно. Только затеряетесь.
— Знаете, — не отвечая на вопрос, сказал Евгений Петров, — здесь война «в настоящем ее выражении»… Кажется, так писал Толстой… Все, что писали о Севастополе до сих пор, — это какой-то писк, лепет. Но я и сам не знаю, как об этом написать… Несчастный, роковой город, весь на костях! Какое злодейство!.. А сойти или не сойти — это по обстоятельствам. Видите ли, мне нужно срочно корреспондировать… Сойти — куда? В этот ад? Может, вы и правы: надо бы поговорить с Ершовым. Где он?
— В кают-компании, ужинает, — проговорил Либман.
Этот ответ как будто озадачил Петрова. Мне и самому стало как-то неловко за Ершова, и я решил занять гостя.
— Вы прежде бывали в Севастополе? — спросил я.
— Не раз. И все-таки я плохо разбираюсь сейчас в географии, — усмехнувшись, сказал Петров. — Скажите — город в этой стороне?
— Да.
— Город здесь. Северная сторона там, — рассуждал вслух мой собеседник. — Там Балаклава…
— Нет, Балаклава сюда. Вот по направлению к этому большому пожару.
— В Северную бухту корабли уже не входят?
— Ни в Северную, ни в Южную.
— Противопоказано, — ввернул словечко Усышкин.
— Ди… дико все это, — вдруг, заикаясь, выговорил его друг, — очень странно!
— Да, непривычно.
— Необратимо, — опять ввернул Усышкин.
Либман при этом разговоре был тут же, все это слышал, но на этот раз угрюмо молчал.
— Но, знаете, — опять заговорил Петров, — я был на Севере, на Карельском фронте, на Западном. И не знал бы войны, если бы не побывал здесь с вами. У меня самого в голове сейчас пожар. Скажите: как вы думаете, — обратился он к Усышкину, — подберут людей с эсминца?
— Ну, на этот счет больше может сказать Вешнев. Он держит связь со штабом. Донесение командир давал?
Я отвечал то, что знал по этому поводу: там, на месте, должны быть подводные лодки.
— Давно командует Ершов «Скифом»? — поинтересовался наш гость и тут же добавил: — Характер!
— И здесь, по вопросу о Ершове, у нас специалист Вешнев. У Вешнева к Ершову замечается повышенный интерес, он вам даст все справки… Хотя, кажется, в характере Ершова не разобрался и до сих пор.
— Характер на войне понимается и просто и сложно, — с горячностью, как будто только и ждал, чтобы Усышкин коснулся этой темы, заговорил Петров. — Человека назвали ослом. Он улыбнулся и отошел в сторону. Это — характер. А когда в человека стреляют, он прячется, или когда боец бросается с гранатами под танк — это не объясняет его характера. Тут может быть все: и страх, и состояние аффекта, и ясное сознание долга, геройство. Вам и повезло и нет: перед вами люди всегда в действии, а характер объясняется через его оттенки, на войне проявление чувств слишком резкое и прямое, такие же резкие поступки. Вот, скажите: что это — характер? «Где командир?» — «В кают-компании, ужинает». Почему он пошел, а вы не пошли ужинать?