Выбрать главу

Но — Зика, Зика! Зинаида Константиновна Шишова! Вот какова она! Вот каковы мы все! И я снова слышу ее певучий голосок: «Мы никогда не изменим революции. Правда, львенок?»

В ту весну мы надолго расстались с Шишовой.

Как-то позже Боря прочитал мне письмо, полученное им от Зики, в письме было стихотворение, названное «Послание к друзьям»:

Город милый, город южный, Слезы капают с пера. Здесь ли мы семьею дружной Проводили вечера, Здесь ли мы на зов акаций Выходили из ворот, На манящий шелест платья, На головки поворот… Здесь мы пили и гуляли, Ночью плакали тайком И любовные печали Утоляли коньяком… Ты, Олеша вдохновенный, Рыцарь маленьких актрис, Почитатель неизменный Золотых Фиордализ! Эмигрант страны персидской, Обрусевший в этот раз, Милый Эдуард Багрицкий, Как же я покину вас! Все стихи и всех поэтов Знающий наперечет, О, объехавший полсвета Этикетов звездочет! Или со стрелой Эроса Ты, всех женщин впереди Розу нежную Пафоса Возрастившая в груди; Знаменитая певунья И — за правду не сердись — Ослепительная лгунья Аделина Адалис… У себя, на светлом юге, Память к прошлому храня, Вы бокал последний, други, Подымайте за меня.

Осенью этого же года, заодно со стаями озябших галок, я стал носиться на тачанке по сырым степям Одесщины. Шла борьба за хлеб, за середняка, за незаможника. В этих тревожных сиротливых разъездах юному борцу против кулацкого засилья больше всего хотелось горячего борща и вареников. На селе все это было, и нужно только было уметь веселым бойцам продотряда расположить к себе хозяйку того или другого хутора.

За бескрайней черноморской степью, пахнущей разрытым черноземом паров и холодным ветром, за оврагами, поросшими будяками, за оврагами-ярами синел бандитский в ту пору Савранский лес. Там, в какой-то Лесной коммуне; на окраине большого полумолдаванского села, жила со своим мужем комиссаром Зика Шишова. В письмах к Боре она приглашала и меня навестить ее, но мне так и не удалось побывать за тем лесом: наш отряд отсекло начавшееся в районе кулацкое восстание, поддержанное немцами-колонистами. Полумолдаванское, полунемецкое село с длинным смешным названием Валегоцулово, как ни приманивало к себе, оставалось недосягаемым. Стыдно сказать, но мы и в самом деле едва унесли свои шкуры. Мы едва поспевали кормить коней.

На одной из коротких и беглых ночевок в степи, под вонючим кожухом, общим с чубатым молдаванином Костой, недавним бойцом отряда Котовского, я узнал то, что давно не давало мне покоя, — судьбу Стивки Локоткова.

Все началось с того, что измученный, усталый, сонный Коста Сахно вдруг пробормотал у меня над ухом:

— Ото повстання… повстання… а ей-бо, е разны повстання. А шо — не так? Вот ты грамотный…

Сахно был сам из Валегоцулова — каково же было ему чуять дым своего селения и не сметь войти туда! И он стал вспоминать о том, как в Одессе котовцам помогал повстанческий отряд в самом городе; он восхищался бесстрашием хлопцев этого отряда. Оказывается, там были и фабричные и грамотные — вроде меня.

Меня как обожгло.

— Коста, а не видел ли ты там такого хлопца? — И я описал Стивку: долговязый, но ловкий, белобрысый и веснушчатый, настырный, а главное — грамотно говорит.

— Помню, — лениво ответил Сахно. — Був такий: пегий и цыкавый.

— А как звали его, не помнишь ли?

— Степкой.

— Может, Стивкой, а не Степкой?

— А то ж! Точно, — даже обрадовался Коста, — Стивка! Помню его: длинный, а вставал во весь рост — хочь под пулеметом. Дюже грамотный. Как зачнет доказывать — все докажет.

— А в какой одежке? Сахно подумал:

— Шинелька юнкерска, что ли, тилько с обрезанными пуговицами.

Сомнений не оставалось. Волнение перехватило горло, но я собрался с духом и спросил:

— И что же с тем хлопцем?

— Та я ж казав: дрыгался, как скоморох. Перерезали его ингуши из пулемета.

— Где то было? — глухо спросил я.

— А когда брали офицерское собрание.

Я вылез из-под кожуха.

В небывалой тишине ночь равнодушно пахнула на меня дымком и промерзшими травами. Сахно тут же захрапел. Храпели на все голоса и другие бойцы. Всюду передо мной была неподвижная степь, а в небе неутомимо куда-то торопилась мутная луна. То и дело обдавало холодом глубокой осени. Но я не чувствовал холода и предложил караульному заменить его: дескать, поспи, а я покараулю.