— Пей! — прошептала я, выгибаясь ему навстречу. Винсент вздрогнул, ошарашенный этим предложением, но на осознание происходящего сил не было.
Я вздрогнула, когда его клыки прокусили мою кожу. Его руки держали меня крепко, одновременно лаская, поддерживая и благодаря. А я растворялась в новом, неожиданном, странном ощущении. Винсент. И я в его объятиях.
Эта ночь была длинной. Мы не умели влиять на время так, как это делал Ариман. Но, видимо, Великая Тьма была благосклонна к нам — эта ночь была бесконечной. Или же мы просто не помнили дня. Я чувствовала слабость и удовлетворение. Я еще вздрагивала от воспоминаний. Невозможно передать словами, что такое секс с карателем. Смертные бывают довольно изобретательны. Но то, что может дать женщине — смертной или бессмертной — каратель, не сравнится ни с чем.
Я подняла голову, чтобы заглянуть Винсенту в лицо. Рассветные лучи осветили его. Слабую улыбку удовлетворения и покоя. Разгладившиеся черты лица. На нем не было печати скорби. Не было ожидания удара в спину. Он был спокоен. Удовлетворен и измотан. Как и я. Я поймала себя на мысли, что больше всего на свете хочу снова его поцеловать.
Винсент. Великая Тьма привела меня к тебе. Мы дали друг другу понять, что наша жизнь не заканчивается, что бы в ней ни происходило. И мы должны… Мы еще можем ощутить счастье. Даже если оно кажется таким туманным…
Он пошевелился во сне и прижал меня к себе уверенным жестом мужчины, который обнимает свою женщину. Я не была его женщиной. А он не был моим мужчиной. Но в эту ночь (ночи?) мы раскрылись друг другу полностью. Мысленно. Физически. Духовно. Мы были слишком близки, могли стать единым целым. Я ощущала в нем то самое нечто, которое искала так давно. Как будто отражение. Память о древнем и вечно живущем во мне самой. В нем было то, что я искала в мужчине, в существе.
И все же это не мой путь. Не я была ему предназначена. Не он был предназначен мне. Наверное.
Грудь сдавило болью. Больше всего на свете мне не хотелось делать то, что я собиралась сделать сейчас. Я положила руку ему на лицо, возвращая глубокий сон без сновидений. Сон восстанавливающий. Выскользнула из его объятий и оделась. Я могла внушить ему, что ничего этого не было — и вернуть память была способна только моя кровь. Но я не нашла в себе сил лишить этой ночи и себя.
Я взяла свой шарф. Длинный шелковый пронзительно-синего цвета шарф, который всегда был со мной. И завязала его на запястье спящего карателя. Он не пошевелился. Лишь улыбнулся во сне, что-то прошептав.
Прости меня, Винсент. И спасибо тебе. Я уверена, ты поймешь, почему.
Винсент
1875 год
Швейцария, Женевское озеро
Итак, Магистр позволил мне отдохнуть, и я не стал отказываться. Не знаю, отдых ли мне требовался или же что-то еще, но больше это продолжаться не могло. Я чувствовал себя так, будто бегаю по кругу, и с каждым разом круг становится все уже. Удовлетворения мне не приносило ничто: ни прямые обязанности, ни работа Хранителя. Словно кто-то насильно нацепил мне на нос особые очки: такие, которые не позволяют различать цвета. Если раньше я чувствовал, что живу, то теперь мне казалось, что по жизни меня катит чужая рука. И мне абсолютно все равно, каков пункт назначения, равно как и то, когда и как мы туда доберемся.
Я мог поехать в любую точку мира. Я жил на этом свете почти две тысячи лет, но до сих пор существовали места, куда не ступала моя нога. Мог выбрать крохотный городок в Италии, деревушку в Японии, одинокий остров в Тихом океане, монастырь в Тибете. Но выбор мой был невелик: почти каждый вариант ассоциировался у меня с Даной. Порой мне казалось, что это не так, и Великая Тьма понемногу лишает меня разума: ведь на этой планете должно быть место, где я не буду думать о ней. Наконец, я наугад открыл атлас — подарок Даны, какая ирония — и на глаза мне попалась Швейцария. Я поселился на берегу Женевского озера, в нескольких десятках километров от Монтрё, в доме, который, казалось, какой-то чудак построил специально для меня: ни намека на людей вокруг, только чистый горный воздух и природа.
Шел девятнадцатый век. Хотя нет, он, скорее, летел, и заканчиваться не собирался, несмотря на то, что уже давно перевалил за вторую половину. Природа темного времени отличается от природы светлого, они текут в разном темпе, но никогда еще дни, года и века не бежали так стремительно. Еще каких-то три сотни лет назад мир двигался медленно, почти полз. Теперь же одна революция заканчивалась другой, война начиналась с того, что завершалась предыдущая, Османская империя, которую совсем недавно называли великой, теряла свое могущество. Длина платьев европейских модниц укорачивалась, мужчины все чаще предпочитали камзолам военную форму (ту самую, которую так любят на мужчинах женщины), а из уст дипломатов и политических деятелей все чаще звучал пугающий термин «национальное пробуждение».