Или, может, она устала? Была измотана эмоционально? Я знал, что тянуло ее ко мне: темная пропасть внутри, в которую она боялась заглянуть — но любопытство пересилило страх. И, так как Дана делала все наотмашь, так, будто доживает последний день своей вечной жизни, она бросилась туда с головой. Вот чего мне всегда не хватало в ней. Ощущения сдержанности, некоторого отчуждения. Она разрушала все попадающиеся ей границы вместо того, чтобы их ставить… так, как это делала Авирона.
Она была единственным близким (близким ли?) мне существом, которого не интересовала мгла внутри меня: у нее была своя мгла, кто знает, может, занимала даже больше места и была еще темнее, чем моя. Авирона не интересовалась природой моего вдохновения, не спрашивала о странных мыслях, которые приходят мне в голову. Существуют вопросы, ответы на которые не нужно произносить вслух. Существуют вещи, для которых не нужно слов. Хотя бы потому, что понимать и принимать их может не каждый.
Что-то чужое и дикое, но непреодолимо манящее было в Авироне — то, чего я не встречал ни в одной женщине до нее, смертной или бессмертной. Как и ее красота, она вдохновляла всех, будоражила всех, но принадлежала только самой себе. Ощущение того, что в ней каждый раз остается маленький секрет, который все еще не разгадан — вот что притягивало меня в ней. Она могла быть пассивной, могла превращаться в огонь страсти, в саму страсть — но что-то внутри нее оставалось холодным и скрытым от посторонних глаз, даже от моих, хотя иногда проскальзывало в ее взгляде. Только для того, чтобы потом снова исчезнуть.
Тонкая невидимая спираль, так медленно и одновременно так стремительно приближавшая нас к заветной высшей точке, наконец, сжалась в последний раз — и обрела покой. Момент наслаждения, к которому мы шли… несколько минут, несколько часов? — был, как всегда, коротким и нестерпимо ярким, даже, наверное, слишком ярким, почти ослепляющим, хотя вряд ли так можно было сказать о чем-то, не имеющем отношения к телу. Авирона прикрыла глаза, пытаясь восстановить дыхание и успокоить сердцебиение, а потом взглянула на меня из-под опущенных ресниц. Я ждал, хотя это стоило мне больших усилий — клятва предназначения нас не связывала, она была старше, а это означало, что я могу получить отрицательный ответ на свой невысказанный вопрос. Авирона улыбнулась и повернула голову, подставляя мне шею:
— Пей.
Кровь темных существ — например, вакханок — приносит с собой сонное апатичное состояние, в какое можно впасть после сытного обеда. И только кровь карателей оказывает противоположный эффект… В отличие от крови вакханок, привыкания она не вызывает, но желание еще раз почувствовать вкус того же существа практически непреодолимо. И хочется пить, не останавливаясь, выпить столько, сколько сможешь. Так, как это было в далеком детстве, когда мы припадали губами к уже знакомым ранкам на запястье создателя, а он гладил нас по голове, и его кровь казалась самой сладкой на свете. Но много я не смог бы выпить даже при большом желании, а поэтому сделал всего лишь несколько глотков и положил голову Авироне на плечо.
Сейчас мы могли поговорить. Она могла рассказать мне, каково это — когда желанная свобода становится бременем, когда, прожив на этом свете четыре тысячи лет, ты внезапно понимаешь, что нужно учиться жить заново, когда ты кажешься себе нелепым и чужим и думаешь, что вот такому-то тебе точно нет места ни в одном из двух миров. Я мог рассказать ей, каково это — любить женщину много веков, а потом, прожив с ней короткие двести лет, расстаться навечно. О том, что в одиночестве каждого из нас виновна не только десница Великой Тьмы — отчасти мы выбираем его сами, и делаем это сознательно.
В критических ситуациях и в моменты принятия сложных решений каждый из нас мысленно обращается по самому странному адресу. Мы обращаемся к существу, которое для нас до сих пор является самым родным и близким, несмотря на то, что оно отпустило нас и заставило его забыть, и мы даже не помним его лица: к своему создателю. Что бы ты сделал в такой ситуации, отец? Ты поступил бы так же, как я, или пошел бы другой дорогой? А потом напряженно вслушиваемся в тишину, не зная, чего боимся больше: ответа или же его отсутствия. Хоть и понимаем, что ответа не будет. А что бы ты сделал в моей ситуации, отец? Мои «правильно» и «неправильно» никогда не были четко определены, а теперь ориентиры пропали вовсе…