Да, вот, кажется, то, что надо.
«Ребионит, введенный в здоровый, неистощенный организм, вводит его в состояние летаргии, полужизни-полусмерти. Это и есть тот самый анабиоз, о котором пишут фантасты, отправляя своих героев к далеким звездам. У меня нет другого выхода, я должен, испытать его на себе. Не вините Веселова, я ему сказал, что у меня болит сердце, и подсунул заранее наполненный шприц. Самому ввести в вену не хватило духа. Доза рассчитана, я должен проснуться сам через три дня. Если не хотите моей смерти, не применяйте обычных методов реанимации. Никакой искусственной вентиляции легких! Никакого массажа сердца! Никаких лекарств! Расчеты и доказательства ниже. В случае неудачи письмо, адресованное жене, в нижнем ящике стола…»
Далее шли длинные формулы и пояснения к ним.
«Он прав, - подумал Оленев, прочитав и, по обыкновению своему, быстро уяснив суть решения Грачева. - А ведь сейчас там завертелась кутерьма!.. И я первый начал».
Оленев схватил тетрадку и побежал по гулким подземным переходам, не стесняясь удивленных взглядов.
В реанимации царила неразбериха. Для Грачева срочно освободили палату. Для этого пришлось перевести в хирургические отделения далеко не выздоравливающих больных. Только женщину, привезенную накануне, оставили в соседней палате, и респиратор по прежнему вбивал свои невидимые гвозди.
«Как там она?» - спросил он взглядом на бегу у медсестры, стоящей у входа в палату, и, уловив успокаивающий кивок, вбежал в соседнюю. Вокруг койки, как ночные бабочки вкруг свечи, теснились и кружились врачи и сестры. Сухой отчетливый голос Марии Николаевны давал распоряжения, профессора были прижаты к окну и, хоть молчали, но не уходили. Оживление умирающих - прерогатива реаниматологов, хирургам здесь делать нечего.
- Лишних попрошу выйти! - громко и спокойно сказала Мария Николаевна. - Тесно у нас. Сами знаете… Готовьте внутрисердечно.
Оленев не считал себя лишним, он сразу же протиснулся к койке, увидел Грачева, недвижно распятого на матрасе, размеренную суетню у его изголовья, Марию Николаевну, готовую недрогнувшей рукой вонзить длинную стальную иглу в грудь человека, и, не раздумывая, выбил шприц точным броском ладони. Звон разбитого стекла был почти не слышен.
- Что с вами, Юрий Петрович? - холодно спросила Мария Николаевна. - Вам нездоровится? Лучше уйдите. Мы без вас справимся.
- Не надо, - волнуясь, сказал Оленев, - не надо ничего делать. Он не умер. Он спит. Летаргия. Вы погубите его. Выключите респиратор.
Он сам не смог дотянуться до выключателя, поэтому рывком выдернул интубационную трубку из гортани Грачева и чуть ли не лег на него, защищая.
- Вы сошли с ума, Юрий Петрович, - сказала Мария Николаевна, - я прошу вас, выйдите. У нас каждая секунда на счету.
- Он жив! - прокричал Оленев. - Вы понимаете, он жив! К чему оживлять живого! Это же дикость!
Вечно сонный и уравновешенный Оленев и в самом деле производил впечатление свихнувшегося человека. По молчаливому знаку Марии Николаевны два крепких санитара бережно взяли его под локти и попытались оторвать от койки.
- Почитайте его записи, - частил Оленев, больше всего боясь, что его не успеют выслушать. - Там ясно написано, что он ввел ребионит. Это не смерть! Это запредельная искусственная кома, летаргия, анабиоз! Он же вам, болванам, сколько доказывал! Дождались, да? - Что еще ему оставалось делать?
- Сердце не прослушивается, - сухо сказала Мария Николаевна, протягивая руку за другим шприцом. - Дыхания нет. Зрачки расширены, арефлексия. Что еще вам надо? Убирайтесь отсюда, психопат! Потом поговорим о вашей пригодности к профессии…
Окрик Марии Николаевны, невозможный в любое другое время, подействовал на Оленева отрезвляюще. Он ослабил руки, но тут же вывернулся и забежал за изголовье койки, откуда достать его было не так то просто, рискуя разбить вдребезги сложную электронную аппаратуру. В то же время именно отсюда Оленев мог помешать любым действиям врачей.
- Не пущу! - твердо сказал он и бросил в лицо Марии Николаевне листок с последней запиской Грачева. - Это его воля. Его право! Он лучше всех знал, на что шел.
- Да, это его почерк, - спокойно сказала Мария Николаевна и передала листок по рукам, - но мы не можем взять на себя такую ответственность не делать ничего. Может, он был невменяем, как вы сейчас. И какое вы имеете отношение к этой истории? Не сам же он ввел себе этот яд? Где вы были вчера вечером?
- По-моему, не время допрашивать, - робко вмешался профессор. - Вы скажите прямо, есть шансы на спасение или это… конец?