Зажегся свет, и Юра увидел, что лежит на раскладушке в лаборатории, а у двери стоит Веселов и щурит глаза.
- Выспался? - спросил он.
- Что-то не понял, - сказал Оленев, поднимаясь. - Как там дела? Я долго спал?
- Дела всякие, а спал ты чуть больше часа. Машка велела разбудить. Что-то там с анализами творится. Говорит, что только ты сумеешь разобраться. Во! Единственный в мире специалист по оживителю! Извольте работать, метр.
Работать пришлось много. Больничная лаборатория не справлялась с анализами, необходимыми для Оленева, и он сам бегал по подземному переходу с пробирками, сам определял нужные показатели, быстро вычислял в уме сложные кривые графиков, корректировал, изменял, сверялся со своей необъятной памятью, все шло так, как и должно быть. Только для него одного - нормально и естественно. Остальные реаниматологи молча отстранялись, враждебности или насмешек к Оленеву не проявляли, но скорее всего никто из них не надеялся на благополучный исход. Слишком все это было непривычно - и неведомо откуда взявшаяся энергия Юры, и его знания, неизвестно где почерпнутые, его убежденность в правоте. С молчаливого согласия Марии Николаевны Веселов принял на себя роль «мальчика на побегушках».
«Принеси то, сделай это», - говорил ему Оленев, тот подмигивал красным от бессонницы глазом, отпускал очередную шутку и делал то, что говорили.
Приезжали разные люди, с недоверием листали истории болезней, хмыкали, пожимали плечами, уходили в кабинет профессора, оттуда доносились голоса и споры, а Оленев хотел только одного - чтобы ему не мешали, не отвлекали пустыми речами, не мотали нервы бесконечными «почему» и «для чего», а если кто-нибудь пытался вмешиваться, он отмалчивался или огрызался, люди вздыхали, смотрели на него озадаченно, но в дискуссии не вступали.
В клинике шла обычная работа, делали операции, хирурги обходили палаты, принимали новых больных, писали свои бесконечные истории. Истории болезней, которые надо было победить, изгнать из человеческого тела, как злых духов в древних легендах.
- Шаманишь? - спросил Чумаков в столовой, куда Оленев забрел скорее по инерции, чем из-за голода. - Ну-ну. Сам не знаю почему, но тебе верю. И чем ты таким берешь? Непонятный ты для меня мужик, Юрка.
- Чего не понимаешь, тем не обладаешь, - рассеянно сказал Оленев. - Есть такая испанская поговорка. А веришь ты мне просто из чувства противоречия. Если все против одного - у тебя срабатывает рефлекс. Выхватить шпагу и встать на сторону слабого. Так уж ты устроен, Вася.
- Еще чего, - буркнул Чумаков. - А этот ваш хмырь с веселой фамилией что увязался? Первый заварил кашу, а теперь поделили ложки и вместе расхлебываете?
- У него тоже рефлекс, Вася.
- Послушаешь тебя, так вся больница разделена на мушкетеров и на этих, как их там, гвардейцев кардинала.
- А кардинал для тебя, конечно, профессор. Вот уж, титулоненавистник.
- Работать надо, а не языками болтать да всякими диссертациями бумагу изводить.
- Любая диссертация - это шаг вперед. Пусть и маленький.
- Диссертации пишут не для потомков, а для потомства, как сказал один наш умник. Хоть честно признался. Лишний раз за операционный стол не затащишь, а уж ради банкетного полжизни готовы отдать…
- Не зуди. Был же профессор Морозов - твой учитель. И таких, как он, - тысячи.
- Был, да помер, - мрачно изрек Чумаков. - После него всю хирургию развалили в городе своими интригами.
- И когда ты успокоишься, Вася? Больных лечим. Не хуже, чем в других больницах и городах. На месте не стоим, а от ошибок никто не гарантирован. Не всем же быть похожими на тебя.
- А жаль, - искренне сказал Чумаков и помрачнел еще больше.
- Побаливает, - сказал Оленев. - Все чаще. Холецистит, наверное. Чувствую, что скоро тебе под нож попаду.
- Это я запросто. Только скажи. Тоже себе хваленый оживитель введешь?
- Начну помирать - в завещании укажу.
- Драматическая медицина! - воскликнул Чумаков. - Хоть статью в газету пиши о подвиге Грачева!
- Еще напишут. Это перелом в истории, Вася. Запоминай. Будешь на старости лет мемуары кропать - сгодится каждая деталь.
- Угу. Особенно мне запала в память небритая физиономия Оленева… Вторые сутки на ногах? Пойдем, хоть бритву дам. У меня в столе всегда лежит запасная.