И теперь серые железобетонные менеджеры компаний сидели среди серых железобетонных стен и обсуждали, скорее всего, тоже железобетон, поскольку о чем еще можно с энтузиазмом совещаться во Франкфурте? Они пили едва ли не самое плохое пиво, какое только можно найти во всей Германии, в самых скучных барах Западной Европы, ездили на автобусах, ходивших точно по расписанию, платили тройной тариф за поездку в такси до аэропорта, чувствовали себя вымотанными уже по прибытии сюда и радовались, улетая домой.
И здесь же находилась Жозефина Цебула, сказавшая:
– Пятьдесят евро. Цена не обсуждается.
– Сколько тебе лет? – спросила я.
– Девятнадцать.
– Сколько тебе лет на самом деле?
– А сколько вам будет угодно?
Я рассмотрела ее платье, выглядевшее достаточно дорогим: тонкая ткань была местами намеренно надорвана, что являлось последним писком моды. Застежка-молния располагалась сбоку, упираясь ей в ребра и обрисовывая выпуклость небольшого животика. Сапоги туго стягивали икры, причиняя очевидное неудобство, поскольку плоть под коленями буквально вываливалась из них округлыми кольцами. Каблуки тоже казались высоковатыми для ходьбы и мешали даже нормально сидеть. Мысленно я сняла с нее всю эту безвкусицу, заставила поднять подбородок чуть выше, смыла дешевую краску с ее волос и пришла к выводу, что, вообще говоря, она была красива.
– Откуда ты родом? – спросила я.
– А что?
– У тебя не чисто немецкий выговор. Полька?
– К чему столько вопросов?
– Ответь на них и получишь триста евро прямо сейчас.
– Сначала покажите деньги.
Я выложила деньги – одну за другой несколько новеньких бумажек достоинством в пятьдесят евро – на пол между нами.
– Мне достанется только сорок процентов.
– У тебя плохой сутенер. Это грабеж.
– А вы не из полиции?
– Нет.
– Священник?
– Ничего подобного.
Ей хотелось смотреть на деньги, гадая, сколько еще осталось в моем кошельке, но она не сводила с меня глаз.
– Тогда кто же вы?
Я задумалась.
– Пожалуй, путешественник, – ответила я после паузы. – Хочу сменить обстановку. У тебя на руках пятна. Колешься?
– Нет. Кровь сдавала.
Это была ложь, причем такая, что не стоило даже вступать в дебаты по этому поводу, – откровенно слабое вранье и по задумке, и по исполнению.
– Могу я взглянуть?
Ее взгляд метнулся в сторону купюр на полу. Она протянула мне обе руки. Я рассмотрела синяк у сгиба локтя, прощупала кожу, такую тонкую, что даже удивилась, когда мое прикосновение не оставило следов, и убедилась в отсутствии признаков серьезной зависимости.
– Я чистая, – пробормотала она, снова не сводя глаз с меня. – Совершенно чистая.
Я отпустила ее руки. Она обхватила себя за плечи.
– Но только я не занимаюсь всякими глупостями.
– Какими глупостями?
– Типа – не сижу и не веду пустых разговоров о жизни. Вы здесь по делу, и я здесь по делу. Так давайте уже переходить к нему.
– Хорошо. Мне нужно твое тело.
Она пожала плечами: тоже мне новость!
– За три сотни могу остаться на всю ночь, но только должна предупредить охрану.
– Нет. Не на одну ночь.
– Так на сколько? Я не ввязываюсь в длительные отношения.
– На три месяца.
Жозефина делано рассмеялась; она явно забыла, как смеются по-настоящему.
– Вы рехнулись?
– На три месяца, – повторила я. – Десять тысяч евро по завершении нашего контракта, новый паспорт, новая личность и новая жизнь в любом городе по твоему выбору.
– А что вы хотите взамен?
– Я же сказала: твое тело.
Она отвернулась, чтобы я не заметила выражения страха на ее лице. Какое-то время она обдумывала ситуацию: деньги у ног, незнакомец, сидящий на краю ее постели. Потом произнесла:
– Расскажите подробнее. Мне нужно знать больше, прежде чем принять решение.
Я протянула к ней руку ладонью вверх: