М а т ь. Спасибо, Гулам…
К калитке подходит жена Гулама А д а. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.
Г у л а м. Это мой долг. А вот и Адочка… (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.
А д а. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу вашими отношениями.
Г у л а м. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)
М а т ь. Входите, Ада.
А д а (минует калитку). Неудобно, я в таком виде, но жуткая жара… Еще раз здравствуйте.
О т е ц. Мое почтение.
Г у л а м. Я говорю, Адочка: правда мы с удовольствием поделились бы с нашими дорогими соседями водой? У нас насос целыми дням качает, а в их колодце воды нет…
А д а. Правда, тетя Халида, как-то неудобно даже: у нас же артезианская скважина, на полсела воды хватит.
М а т ь. Спасибо, Ада, но я надеюсь, что мы приведем в порядок свой колодец.
Г у л а м. Это безнадежное дело, поверьте мне, Халида-ханум. Тут нужно скважину бурить. У нас та же история была…
А д а. Подожди, Гулам. Ты вечно что-нибудь не то скажешь. Дай лучше стул.
Гулам дает стул. Ада садится.
Ты собирался ехать в город, по-моему?
Г у л а м. Да, через час поеду. В машине есть место. (Отцу.) Вы не едете в город? Могу подвезти.
О т е ц. Спасибо, пока не еду.
Г у л а м. На охоту собираетесь?
О т е ц. Да вот ребята должны приехать. Все вместе пойдем.
Г у л а м. Вы, говорят, хорошо стреляете?
О т е ц (похвала ему приятна). Когда-то ничего стрелял. А сейчас ребята меня уже обскакали. Они отличные стрелки.
Г у л а м. Хочу кондиционеры в спальне поставить. Я считаю, если уж взялся за что-то, делай на высоком уровне.
М а т ь. Да, у вас, Гулам, размах большой. В общем, это правильно, если иметь возможность. А мы вот третий месяц эту скалу убрать не можем, чтобы фундамент начать.
Г у л а м. Какую? Что же вы мне не сказали, когда у меня экскаватор работал? И трактор был. В две минуты убрали бы.
М а т ь. Неудобно как-то было.
Г у л а м. Ай-яй-яй! Как не стыдно! Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Хотите, я привезу из города людей?
М а т ь. Нет, нет, спасибо.
Г у л а м. Тут нужно пять-шесть человек, не больше.
М а т ь. Даже меньше.
Г у л а м. Я беру это на себя. К концу дня этой скалы не будет.
М а т ь. Спасибо, Гулам, но мне как-то неудобно.
Г у л а м. О чем вы говорите? Я бы сейчас ею занялся, если бы меня не ждали в городе.
А д а. Ничего, подождут.
М а т ь. Нет, нет, не надо никого подводить из-за нас. Поезжайте, Гулам, по своим делам. У нас здесь ничего срочного нет.
Г у л а м (обрадованно). Конечно. Через часок поеду и быстро вернусь, и к вечеру скалы не будет.
А д а. Ну, ладно, ты иди, дай поговорить с людьми.
Г у л а м. Иду, иду, Адочка. Ты про то, как я дом отца назад выбиваю, расскажи. Интересная история.
А д а. Ладно, расскажу. Иди уж.
Гулам уходит.
(Матери.) Вы напрасно его не используете. У него энергии на десять домов хватит. Вы знаете, что он придумал?
М а т ь. Нет.
А д а. Умора просто! Дядя Гамид, это вам особенно интересно должно быть: он на вашу помощь рассчитывает.
О т е ц. Буду рад помочь, если смогу.
А д а. Он задумал получить назад дачу своего отца в Пиршагах, которую в двадцать девятом году государство конфисковало как излишки.
М а т ь. Но у него же есть уже одна дача.
А д а. Эту он на имя своего брата построил, Тофика, тот тоже диссертацию защитил…
М а т ь. А дача отца большая?
А д а. Дом в восемь комнат, но запущенный. До войны сельсовет там был, а с сорок седьмого года он пустой стоит. Конечно, все растащили — окна, двери, полы… Но все равно очень красивый…
М а т ь. Участок большой?
А д а. Был большой. А сейчас только двор остался, все остальное роздали под дачи.
М а т ь. А зачем Гуламу два дома?
А д а. Если у него будет возможность, он десять построит.
О т е ц. А чем я ему могу быть полезен?
А д а. У него есть документ, что отец его в семнадцатом году был посажен в тюрьму Временным правительством. А вы ведь в это время тоже были в Москве?
О т е ц. Да, был.
А д а. Это я ему сказала. У меня же в диссертации есть глава об азербайджанцах, участвующих в революционных событиях в России. Вот он и хочет, чтобы вы написали пару слов о его отце.
О т е ц (чуть растерянно). А что я могу написать?
А д а. Ну, что-нибудь в подтверждение того, что отец его жертва Временного правительства.
О т е ц. Но как же я могу? Я же не знал его отца.
А д а. А вы и не пишите ничего. Обойдется без второй дачи.
О т е ц (волнуется). Нет, вы поймите меня правильно. Я бы написал, но я действительно ничего не знаю об этой истории с арестом. Я же не занимал никаких постов, просто воевал, как все, а после ранения попал в Отдельный Самарский кавалерийский полк и уже в Москву так и не вернулся.
А д а. Я знаю.
О т е ц. Я всегда был простым красноармейцем…
А д а. Я все про вас знаю. Я про вас знаю то, что даже вы сами о себе не знаете.
О т е ц. Неужели?
А д а. И догадаться не сможете.
О т е ц. Что же это такое?
А д а (отцу). Это мой сюрприз. Я так благодарна судьбе за то, что наши дачи рядом. О вас же никому не было известно. Даже о том, что вы прибыли сюда в составе Одиннадцатой армии, освободившей Баку от мусаватистов, никто не знал.
О т е ц. А почему, собственно, об этом должны знать?
А д а. Вы поразительный человек! Да любой другой трубил бы об этом на каждом углу.
О т е ц. Выдумаете?
А д а. Уверена. Гулам на одном несчастном аресте своего отца целый дом отхватить хочет. А на вашем месте он сейчас в правительстве сидел бы…
О т е ц. Вы что-то, по-моему, сильно преувеличиваете, Ада.
А д а. Ничего я не преувеличиваю. Вся моя диссертация на вас построена. (Улыбается.) Подождите, еще не то будет! Я еще займусь вашим участием в Великой Отечественной войне!
О т е ц. Что вы! Что вы! (Машет руками.) Зачем это нужно? Миллионы воевали, и я, как все… Смешно даже говорить об этом. (Смотрит на жену.)
М а т ь. Действительно, Ада, о войне писать не стоит. Ну, что он был военным журналистом, работал в армейской газете… Что об этом писать?
А д а. Как что? Участник революции, прошел все пять лет войны, был в керченском окружении, дошел до Берлина. И вы считаете, что об этом не надо писать?
О т е ц. Но я даже ранен не был.
А д а. Это не обязательно. Есть Герои Советского Союза, не получившие ни одной царапины.
О т е ц. Мне даже выстрелить не пришлось ни разу.
А д а. У вас были другие обязанности. Маршалы тоже не стреляли.
М а т ь. Если уж писать, то лучше о революции. Тогда он хоть по-настоящему воевал.
А д а. Тетя Халида, это не важно, стрелял дядя Гамид или нет. Важно то, что он участвовал и в революции, и в Великой Отечественной войне.
О т е ц. Таких много было.
А д а. Может быть. Но я знаю вас. И страшно рада этому. Для меня вы просто клад. Только, честно говоря, я одного понять не могла, когда раскопала ваши документы, и спросить как-то неудобно было… У вас что-то случилось в двадцатом году, после установления советской власти в Азербайджане? Что-то произошло с вами?
О т е ц. Нет, ничего не произошло. А почему вы решили?
А д а. Слава богу… Значит, я ошиблась. Просто я не встречала больше вашего имени ни в архивных документах того времени, ни в газетах… Вы как будто исчезли.
О т е ц. Я не исчез. Кончилась революция, и я пошел работать по специальности.