Но он вдруг рывком поставил ее на ноги и сам поднялся, помрачнев и сердито глядя в ее растерянное лицо. Она недоумевала, чем разозлила его, задрожала и съежилась, когда он судорожно сжал в руках ее ладони.
— Раз уж ты носишь моего ребенка, тебе пора узнать обо мне, — жестко начал он. — Я не Драммонд… Нет, помолчи и выслушай! Дай мне выговориться! Я тебе не двоюродный брат, Элизабет, — просто дальний родственник со стороны Мюрреев. Моя мать из семьи Мюрреев, а кто мой отец, понятия не имею. Дункан Драммонд знал, что мать с кем-то встречается, только потому, что она целый год отказывалась ложиться с ним в постель, однако забеременела, и не от него. Даже когда он допытывался, мать не назвала имени любовника, только объяснила, что была влюблена и потому не могла заставить себя отдаться Дункану, которого никогда не любила. Рожая меня, она умерла и унесла свою тайну в могилу. А Дункан из гордости никому не говорил, что я не его сын.
Элизабет слушала, раздираемая облегчением от того, что Александр сердится не на нее, и ужасом от услышанного, но не понимала, зачем он так грубо оборвал минуту их сближения и нежности. Будь она постарше и поумнее, она спросила бы, почему с исповедью нельзя подождать до завтра, а Элизабет сделала единственный вывод: дьявол в ее муже сильнее любовника. Ее младенец не так важен, как незаконное рождение самого Александра.
Но она сочла своим долгом сказать хоть что-нибудь:
— О, Александр! Несчастная женщина! А где же был этот человек, почему не пришел проститься с ней?
— Не знаю, хотя я часто задавал себе тот же вопрос. — Голос Александра по-прежнему звучал жестко. — Думаю, собственная шкура была для него важнее моей матери и меня.
— А может, его уже не было в живых, — возразила Элизабет.
— Вряд ли. Так или иначе, — продолжал он, — все детские годы я страдал в доме человека, которого считал отцом, и гадал, почему мне никак не удается угодить ему. Откуда-то во мне взялось ослиное упрямство, которое не давало мне трястись и умолять о пощаде, как бы сильно и часто ни избивал меня Дункан, что бы он мне ни приказывал. Я просто ненавидел его. Лютой ненавистью!
«И эта ненависть до сих пор жива в тебе, Александр Кинросс», — мысленно поддакнула Элизабет.
— Как же вы узнали? — спросила она, стараясь усмирить колотящееся сердце.
— Когда священником стал Мюррей, у Дункана появилась родственная душа. Они спелись сразу, и, похоже, в тот же день Мюррей узнал, как я появился на свет. Прежде я целыми днями пропадал у доктора Макгрегора, учился у него — Дункан не решался отказать священнику. И я, наивный, думал, что и при Мюррее все пойдет по-старому. Мюррей прогнал меня и заявил, что уж он позаботится, чтобы в университет меня не приняли никогда. Я рассвирепел и набросился на него. Сломал ему челюсть и так далее, но прежде он успел выпалить, что я ублюдок, моя мать — шлюха, а я попаду в ад за то, что она изменяла Дункану.
— Страшно, — поежилась Элизабет. — Мне говорили, что вы сбежали.
— В ту же ночь.
— А сестра была добра к вам?
— Уинифред? Да, по-своему. Но она была пятью годами старше и к тому времени, как правда стала известна, уже вышла замуж. По-моему, она до сих пор ни о чем не подозревает. — Он отпустил руки жены. — Но ты-то все поняла, Элизабет.
— Поняла, — с расстановкой ответила она. — Да, поняла. С первой минуты знакомства я заметила, что вы не похожи на Драммондов. — Ее лицо осветилось улыбкой, возникшей из какого-то кладезя силы и независимости, о котором Элизабет и не догадывалась. — Сказать по правде, вы напоминали мне дьявола — с этой бородой и бровями. Я до смерти вас боялась.
Это признание вызвало удивленный взгляд и смех.
— В таком случае бороду придется сбрить, а вот с бровями ничего не поделаешь. Хорошо еще, в том, кто отец этого ребенка, сомневаться не придется.
— Никаких сомнений быть не может, Александр. Я вышла замуж девственницей.
Вместо ответа он поднес к губам ее правую руку, повернулся и вышел из комнаты. В ту ночь он не пришел к ней в постель. Элизабет долго плакала, лежа с открытыми глазами в темноте. Чем больше она узнавала о своем муже, тем меньше верила, что когда-нибудь полюбит его. Им повелевало не будущее, а прошлое.
Глава 2
ПО СТОПАМ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО
Убегая из дома в ночь накануне своего пятнадцатилетия, Александр не взял с собой ничего, кроме булки и ломтя сыра. Приличный вид имела только его воскресная одежда, в которой он ходил в церковь, остальная была слишком рваной и потрепанной, и потому Александр не удосужился прихватить ее. Крепостью сложения он не отличался, но жизнь со вспыльчивым отцом научила его быть сильным, и он всю ночь торопливо шагал прочь от дома, ни разу не остановившись даже перевести дух. Мальчишки из Кинросса нередко решались на побег, но обычно их ловили на расстоянии пары миль от дома; Александр считал, что неудачливые беглецы просто в глубине сердца хотели вернуться к родным. А он был абсолютно уверен, что не вернется, и на рассвете, когда он остановился хлебнуть воды из ручья, от Кинросса его отделяло уже семнадцать миль. Если об Эдинбургском университете ему не стоит и мечтать, ради чего тогда торчать в родном городишке? Всю жизнь проработать на суконной фабрике — это же хуже смертного приговора.