..Стреляли в упор, в спину. Четыре пули всадили…
В спину… трусливые убийцы!.. Каким надо быть зверем, чтобы стрелять в пахаря…
— Ночью мы с соседом отправились в поле, на поиски отца, но он был мертв, — продолжал Уруспи. — Ничего не тронули: ни лошадей, ни плуги… Пришли не грабить — пришли убивать…
Да, пришли убивать — и убили. Убили, чтоб напугать других.
— И часто нападают? — спросил Тотырбек.
— В открытую всегда боялись, — сказал Уруспи. — Искали любую причину: то овцы на их поле вышли — драку начинают, с избиением до полусмерти, то сорняк на нашем поле нашли — опять же крик, шум — губят, мол, все поля и наш урожай тоже.
— Понятно, — промолвил Тотырбек и посмотрел на соседнюю могилу.
— Тоже от их рук погиб, — пояснил Уруспи. — В двадцать первом году, как только приехали мы сюда. Чего они только не делали, лишь бы сорвать нас с места, выгнать отсюда! Пожар устроили в поле. Пшеница сгорела у поселенцев. Весь первый урожай. Харитон и не выдержал. Нельзя, говорит, им спуску давать — совсем обнаглеют. Они нам красного петуха — мы им! Они стреляют в наших овец, мы — в их овец. Только так, мол! Не послушались его люди, так, отвечают, нельзя, так до братоубийства дойдет… Он тогда решил мстить сам. Слухи ходили про одного кулака — казака, что пожар — дейо его рук, очень уж он был злой на то, что отрезали у него кусок земли. Доказать это милиции не удалось, но все знали: поджигателем был он, тот злобствующий кулак… Только кулак собрал снопы, — запылали они. Вся его пшеница сгорела. Харитон мстил, не мог успокоиться. Вот однажды ночью и настигли его кулаки в поле — застрелили.
— А что же власти? — развел руками Тотырбек.
— А что они сделают? Уговаривали, грозили судом, ничего не помогает… В двадцать втором году кулаки банду собрали, напали на переселенцев. Но к этому времени у нас уже был свой отряд самообороны. Настоящий бой разгорелся. У них и у нас были раненые. С тех пор вот так и ходим с винтовкой: в поле с винтовкой, в лес — с винтовкой, в район — с винтовкой… Ночью дозорных выставляем… От кулаков свое добро бережем…
— А здесь кто? — указал на третью могилу Тотырбек.
— Володя Тиоев, тоже погиб, но не от пули. У подводы отвалилось колесо. А он спешил на поле с семенами. Сам решил поставить колесо… Поддел плечом подводу, колесо надел, но внутри, видно, что-то оборвалось. Ему бы возвратиться домой, отлежаться, а он жадный был до работы, отправился в поле… Потом плохо стало, пока везли в район к врачу — помер…
Тотырбек оглядел кладбище. Три могилы. Трое переселенцев, не успев обжиться на новом месте, нашли себе вечный покой. Неужели еще кого-то ждет, притаившись, смерть? Это не дело — жить с винтовкой в обнимку. И, кажется, в чем виноваты переселенцы? В том, что в горах земли не хватает? В том, что здесь ее много? Советская власть доброе дело делает — приняла решение о переселении безземельных горцев с гор на плоскость. У кулаков отобрали землю и раздали ее беднякам. Так решил съезд безземельных горцев еще в октябре двадцать первого года. Были созданы специальные комиссии, которые на местах определяли, у кого из кулаков сколько земли отрезать. Кажется, все по закону и справедливости. А вот не дают кулаки спокойно работать. Мечтают о том, чтобы выжить переселенцев. И приходится горцам держать в руках винтовку и во время пахоты, и во время отдыха, и даже ночью выставлять дозоры… Скрытно совершают свои преступления кулаки. Как милиции напасть на их след? Как искоренить преступников, отвадить от Ногунала? Придется и с этим бороться… Думал, придешь сюда — и сразу тебе преподнесут все готовенькое: и дом, и землю, и все радости жизни, усмехнулся Тотырбек. Нет, так не бывает. Счастье свое надо ковать самому. И много еще усилий придется приложить, чтобы жизнь стала такой, о какой ты мечтаешь…
В последующие два дня Тотырбек, знакомясь с переселенцами, слушая их, непрестанно удивлялся несоответствию между жизнью, царившей в Ногунале, и душевным состоянием его жителей. Поселенцы говорили громко, жесты у них были размашистыми, речь отрывистая, резкая, какая бывает у людей знающих, что впереди ждут радости. Было такое впечатление, будто готовится кувд, на котором их ждут почетные бокалы и физонаг. А взглянешь на домишки и землянки — и сердце сжимается от тоски. Во дворах хилые лошади. Детишки в рваной одежонке, но веселы, бодры, звонкоголосы…
Откуда же у них эта радость жизни, эти горящие счастливым огнем глаза? Откуда у них сила духа, бодрость и уверенность в завтрашнем дне? Откуда?