И еще помнится…
У стола, вынесенного из корпуса, толпился народ… К столу было не пробиться. И напрасно Соломон пытался навести порядок. Его тонкий голос взвивался над толпой, не находя в ней отзвука.
— Посмотрел — отходи, — кричал бригадир. — Дай другим глянуть одним глазком…
Он стоял гордый и нарядный в своей единственной, но зато расшитой рубашке и тюбетейке и ничуть не сердился, что люди не отходили от стола, а таращили глаза на белоснежную горку крахмала, лежащую на осетинском широком блюде, созданном народным умельцем из цельного куска дерева к этому торжественному случаю. Только когда кто-то пытался протянуть руку к блюду, Соломон угрожающе взвизгивал:
— Руками не трогать! Не трогать! — и зачарованный песком смельчак испуганно отдергивал мозолистую руку.
Находись здесь золотой самородок рекордного веса, он не вызвал бы такого внимания. Со всего комбината бежали к площадке люди, бежали с криком, шумно, чтоб, оказавшись у стола, разом смолкнуть, оробеть. Тянули шеи, работали локтями, только бы пробиться к столу, взглянуть одним глазком на чудо-порошок!..
То, что находилось на этом блюде, для каждого было ценнее золота. Нежной белоснежной горой, словно видневшаяся в ясный день вершина Казбека, возвышался посреди, блюда первый килограмм крахмала. Белизна его слепила глаза, притягивала к себе. Руки — огрубевшие, мозолистые, с черными ногтями — так и тянулись к горке. Но люди не смели коснуться этого бесценного килограмма, который — они давно решили это! — пойдет в музей, чтобы потомки видели его и гордились ими…
А спустя несколько месяцев они точно так же бежали к столу, на котором стоял кувшин с желтовато-мутной жижицей — первой патокой. Кто-то предложил: пусть каждый строитель попробует на вкус патоку. Все радостно загалдели. Все, кроме Мисоста. Он стал вслух рассуждать, подсчитывая, сколько уйдет на это патоки. Выяснилось, что выработка первого дня исчезнет полностью. И тогда рабочие единогласно решили: не пробовать…
— Знаем, что вкус подходящий, — заявил Мисост.
— Не хуже халвы! — закричал Руслан.
Единогласно проголосовали за то, чтобы первая партия продукции сегодня же была направлена на медицинский завод. Пусть и там порадуются и вздохнут облегченно, ибо теперь у них будет сколько угодно патоки, экстракта и всего, что так необходимо для выработки лекарств, нужных людям, снадобье — может всякое случиться — понадобятся однажды и кому-то из них, строителей комбината.
И тут они в который раз заговорили о своем детище, ради которого пять лет вкалывали в мороз и жару, ради которого съехались сюда со всей страны. С удовлетворением пришли к мысли, что он очень нужен стране и труд тех, кто строил комбинат, незримо присутствует в готовой продукции.
Получил ли их письмо Ага-Бала Гулиев? Если получил, то все строители уверены, что в доме у него с тех }юр перестали вспоминать о трубе, которой он пытался Соблазнить горцев, вставших на путь строительства новой жизни.
Комбинат торжественно пустили, а в быту строителей мало что изменилось. Жили они в тех же бараках, по восемь человек в комнатушке, слушали все тот же храп Сергея, все так же кто-то из них приходил позже всех и обязан был подбросить дрова в печь, чтоб утром можно было высунуть нос из-под одеяла. Они так же чуть свет вскакивали и бежали сперва в столовую, чтоб съесть кашу и глотнуть чай, а оттуда по аллее — к проходной… Правда, теперь они назывались не строителями, а рабочими маисового комбината.
Не все у Гагаева на новой работе получалось. Привык он, чтоб командовали им: «Тащи то, а теперь это…» А здесь надо было самому следить за всем: и какое молочко идет, и как отстаивается, когда его лопаточкой помешать, когда на самотек пустить… В общем, в первые месяцы работы на комбинате доставалось ему и от начальства, и от товарищей. Счастье, что в цехе оказался Соломон. Тогда не было в ходу слова «наставник», но для Руслана дядя Соломон был именно наставником, отцом, учителем… Вот у кого было терпение! Он — в который раз! — все объясняет, как да что следует делать… И голос у него спокойный…
Гагаев стал хитрить: чуть что — к мастеру, доложил ему — вроде с себя ответственность снял. Пусть теперь у того голова болит… Да вскорости мастер эту хитрость раскусил, пригрозил: