— Друг? — удивился Сослан. — А зачем в него стрелять? Он трус? Предатель?
— Он воевал храбро, — отмахнулся Руслан.
— И зачем жертвовать его жизнью? — пожал плечами Сослан.
— ЭхI — отвернулся Руслан. — Все у тебя по полочкам разложено: это враг, а это наш; врага уничтожай, а нашего спасай. Верно ты сказал: колпачок у тебя — не голова!
— Зачем же такие странные загадки придумывать? — обиделся Сослан.
— Не я придумываю! — закричал Руслан. — Жизнь!
В комнате стало тихо. Руслан понял, что выдал себя.
И до Сослана дошло, что говорил Руслан о чем-то сокровенном.
— Молод ты, — сказал Руслан. — И не о чем мне с тобой толковать.
Добрая душа Майрам, он попытался развеять размолвку и принялся рассказывать бесконечные смешные истории. Рассказывая взахлеб о дорожных происшествиях, сам же первый заливался смехом. Собеседники слушали его вполуха. Руслан все еще продолжал внутренне спорить с Сосланом, сочинял фразы, которые должны были наповал сразить противника, мысленно рассказывал о мытарствах в войну, о тех днях, что перевернули его представление о мире, заставили задуматься о себе И жизни…
Но вот Сослан не выдержал напряжения, витавшего в комнате, поднялся, кивнул Руслану — по-прежнему непримиримо, будто предупреждая, что спор не окончен, вышел. Дом застонал от его тяжелых шагов. И неудивительно, здание ведь было вчетверо старше Сослана. И еще в ту пору, когда в нем только появился Руслан, оно постанывало.
Когда Сослан вышел, Майрам махнул ему вслед рукой и пояснил:
— Горести у него. С девушкой поссорился…
— Ну и причина! День-два, и все пройдет, наладится, — отвернулся Руслан.
— Нет, — отрицательно покачал головой Майрам. — Серьезнее тут. Отец у нее шишка, и он против Сослана. Ни отец ее, ни мать ни разу не видели Сослана, а уже против. Не пара, говорят, дочери. Отец так и сказал ей: «Рубанул Рубиев, что не бывать этому, — и баста!»
— Рубиев? — встрепенулся Руслан. — Ты сказал: он Рубиев?
— Да, это фамилия ее отца. У него присказка такая: «Раз рубанул Рубиев, — значит, баста, так тому и быть!»
Помнит Руслан эту любимую присказку Рубиева. Хорошо помнит. Руслан вздохнул. Вот и опять судьба столкнула нас с тобой, боевой друг. Ты был последним из отряда, не считая, конечно, Юры, кого я видел. Я больше никогда ни с кем не встречусь. Если повезет. Верю в это. Хочу верить! Нельзя, чтоб я встретился с кем-нибудь из вас. Умер я для вас, боевые соратники, погиб!.. Почему я опять услышал твою фамилию, Рубиев? Неужто судьба готовит мне новое испытание? Учти — ничто не заставит меня встретиться с тобой. Это и к лучшему, что ты разлучаешь дочь с Сосланом. Поженись они, смотришь, — и обмолвился бы как-нибудь Сослан обо мне. Обожжет твое ухо мое имя, и ты спохватишься — из любопытства! — а не тот ли это Руслан Гагаев, что бродил с тобой по белорусским лесам? И начнется для меня новая пытка. А с меня, ей-богу, достаточно!..
Теперь мне известно, откуда ждать беды. Буду остерегаться. Конечно, Рубиевых на свете много, возможно, это и не Андрей, но ведь это его любимая присказка! Выходит, что не стоит себя успокаивать! — это он! И если свадьба состоится, то мне придется покинуть этот дом, даже город и уйти, насовсем уйти в горы.
Мы не имеем права встретиться как бывшие партизаны. Эта встреча чревата опасностью, за нею непременно последуют многие другие. А я умер для них. Погиб тридцать лет назад. И я не должен воскресать. Это противоестественно, когда умерший вновь оказывается среди живых. Мне не выдержать еще раз всего того, что. было. Не выдержать! И не трогайте меня! Не заставляйте объясняться!
Столкнись я с кем-нибудь из них лоб в лоб — и мне не избежать свидания с Екатериной. А зачем? Чтоб сделать ее вконец несчастной? Ведь нам придется объясниться. А я не желаю этого. Я боюсь. Да, боюсь встречи с ней, боюсь ее первого взгляда, первого слова… Боюсь! Боюсь того, что надо будет сказать ей. Как ответить на вопрос, почему я не искал ее, почему никому из отряда не сообщил, что жив и здоров? Рассказать правду? Но какую? Как будет выглядеть в ее глазах то, что для меня сущая правда? Я сам еще не знаю, прав ли я был. Имел ли основание поступать так? Я все время упрекаю себя в том, что поспешил…
Он не был виновен. Ни в чем. Он не совершил ни предательства, ни измены. Он боялся пыток. Но кто не боится их? Суть в том, что другие молчали, не кричали о своей боязни, а он искренне мне признался в этом. Но неизвестно, как бы он повел себя, насколько сильным или слабым оказался. Я знаю случаи, когда человек бил себя в грудь, твердя, что никакие пытки не вырвут у него ни слова, но на поверку оказывался трусом. И помню человека молчаливого, не внушавшего нам доверия, который подвергался самым страшным пыткам, но гестаповцам не удалось сделать из него предателя. И вообще, с точки зрения здравого смысла, человек не должен нести наказание только за то, что не уверен в себе. И если даже ему кажется, что он не выдержит, то и тогда разве можно карать его за сомнение? Человек отвечает перед другими только за совершенные подлые поступки…