Ох, пнуть бы тебя под зад, надменная гнилушка, с ненавистью подумал я, но прекрасно знал, что столь необдуманное действие приведёт лишь к тому, что за миг низменного удовлетворения я заплатил бы невообразимыми неприятностями, быть может, даже жизнью. Так что я покорно принял все грубости и угрозы, беря пример с Господа нашего, который позволил себя схватить, избить и распять, прежде чем он решил сойти с креста и понести меч и пламя предательскому народу Иерусалима.
– Вы уже поговорили? – Дорота чуть не сбила с ног отца Ансельма, импульсивно ворвавшись в комнату. – Мордусик, мой марципановый зайчик! – Она упала в мои объятья и повисла на шее.
Признаюсь, я не люблю прикосновения других людей и стараюсь избегать непосредственного контакта (за исключением моментов, когда он совершенно необходим), но в случае Дороты мне это как-то совсем не мешало. Я прижал её и поцеловал в тёплую щёку.
– Я приготовила тебе бульончик с клёцочками, чтобы у тебя было много сил для твоей Доротки... – прошептала она, однако не настолько тихо, чтобы выходящий из комнаты старик этого не услышал. Он повернулся в нашу сторону, и я заметил, что он усмехается в усы. Улыбка эта показался мне злой, но, может, это было лишь моё воображение, вызванное тем, что мне не понравился этот человек.
– Пойдём, мой медовый пирожочек. – Дорота потянула меня за руку. – Нам уже взбили перину, постелили свежие простыни. – Она соблазнительно улыбнулась. – Хммм... Что скажешь? Пообедаем, и в постель!
– Днём? – Удивился я, поскольку знал строгие правила, которые действовали (по крайней мере, напоказ) в небольших, отдалённых от цивилизации общинах.
– День, ночь, какое это имеет значение? – Она пожала плечами. – Важно то, что я люблю тебя, мой шоколадный бисквитик. – Она поцеловала меня прямо в губы и одновременно быстрым, кошачьим движением погладила там, где любит каждый мужчина. Это было и неожиданно, и удивительно возбуждающе. Как ни странно, боль, которую я чувствовал до этого, казалось, полностью исчезла.
– Я не в силах отказать. – Я вернул Дороте поцелуй, неожиданно убедившись, насколько вкусны и мягки её губы. Быстро поцеловал её ещё раз. Ха, её губы были даже вкуснее, чем я думал!
Мы, правда, собирались пообедать, но каким-то образом не добрались до столовой, а вместо этого снова оказались в спальне. Признаюсь, что ещё долгое время я разрывался между заботой о Дороте и мыслями об Эберхарде. Видимо, старик собирался оставить меня в чём-то вроде удобного рабства, чтобы осчастливить свою подопечную. Я начал задумываться над ответом на два вопроса. Первый из них был в том, что сделают горцы, когда я против их воли захочу покинуть окрестности Херцеля? Второй касался того, что прикажет им сделать Ансельм Эберхард, когда я по какой-то причине перестану делать Дороту счастливой? Меня отпустят? Или, может, сломают мне ноги, чтобы научить более жаркой любви?
Мне не нужно было напрягаться, чтобы заметить, что за мной постоянно, хотя и незаметно, наблюдали, и если я хотел выбраться в Херцель, то меня всегда сопровождал Маленький Ясик. Видимо, местные решили задержать вашего покорного слугу по крайней мере до тех пор, пока я буду нужен их любимице. С одной стороны, мне не на что было жаловаться: меня великолепно кормили, заботились о моих развлечениях (с Яськом и Мушкой мы охотились на оленей, а однажды ходили и на медведя), а о забавах с Дороткой нечего было и говорить, ибо с точки зрения любовного совершенства они поднимались на совершенно заоблачные высоты. Моя хозяйка была словно сочетание мёда с перцем, и поверьте, любезные мои, что это была смесь, к которой легко привыкнуть.
Но судьбой и обязанностью инквизитора было не то, чтобы дать запереть себя в золотой клетке. Мы, служители Святого Официума, должны не потакать себе и своим желаниям, а служить Господу Богу с полной самоотдачей и как можно искуснее. И как я должен был служить Господу в объятиях Доротки? Да, в моей компании она выкрикивала имя Бога и многих святых гораздо чаще, чем обычно, но я не думал, что на суровейшем суде Господнем этот аргумент будет принят во внимание, и что он перевесит чашу весов моего спасения. Однажды мне придётся уйти. И я должен буду сделать это способом достаточно ловким, чтобы, во-первых, никого не обидеть, что было бы непростительной неблагодарностью за оказанное гостеприимство, а во-вторых, не дать себя поймать, что повлекло бы за собой как стыд и унижение, так и усиление окружающих меня мер предосторожности. И в связи с этим повторная попытка побега уже могла оказаться невозможной. Конечно, я мог бы официально представиться служителем Святого Официума, и тогда удерживать меня в деревне против моей воли, безусловно, будет опасно для её жителей.