Изабель кипит от злости, на её лбу оставили неизгладимый след морщины, которые стали неотъемлемой чертой с тех пор, как нам стало известно о неизлечимой болезни отца. Она выглядит намного старше сорока восьми лет из-за морщин и седеющих волос.
— Всё хорошо, — уверяю я её. — Я сама закрою дверь.
Она задерживается, бросая выразительный взгляд на Антонио, а затем на меня.
Я киваю и ободряюще улыбаюсь. Изабель может быть нервной, но она будет защищать меня до последнего вздоха.
Когда её шаги исчезают в глубине коридора, я оцениваю его. Сын o diabo. Он выглядит соответствующе.
«Ни за что в жизни я не закрою эту дверь».
Вопреки мнению отца, я считаю Антонио Хантсмэна пугающим, особенно сейчас, когда остались одни. Его пошитый на заказ костюм, скроенный с точностью до полусантиметра, может навести на мысль об определённой изысканности, но тёмные, бездушные глаза говорят совсем иное.
— Приятно вновь встретиться.
Не могу даже выдавить улыбку.
Его рот дёргается в уголках.
— Правда?
Не дожидаясь ответа, Антонио проходит к южному окну и изучает поместье, словно оно принадлежит ему.
— Никогда не стоял у этого окна, — бормочет он. — Отсюда открывается потрясающий вид.
«Наслаждайся, потому что больше ты его из этой комнаты не увидишь».
— Тот вздорный жеребец всё ещё у тебя? — спрашивает Антонио, вглядываясь вдаль.
Вопрос застаёт меня врасплох. Странно, что он помнит мою лошадь.
— Зевс. Да, но с возрастом он стал покорнее. Он больше не такой вздорный.
Антонио оглядывается на меня через плечо.
— Когда я впервые увидел тебя на нём, я подумал, что мне придётся запрыгнуть на ограду и спасать тебя. Но эта лошадь была у тебя на крючке. Либо ты была бесстрашной, либо ты хорошо скрывала страх.
— Мне не было страшно. ― Тогда я не знала страха. Меня всячески опекали и защищали. Не было причин бояться. — Большинство людей думают, что залог успеха в умении обращаться с животным такого размера состоит в том, чтобы скрыть страх. Но его не скрыть. Животные чуют его. Чтобы управлять такой пылкой лошадью, как Зевс, нужно не бояться.
Антонио поворачивается ко мне лицом, на котором читается нервирующее напряжение.
— Так управляют и людьми. Не могу вспомнить, когда в последний раз испытывал его, но я могу учуять страх за милю.
Тон Антонио столь будничный, но его слова таят в себе опасность, это вызывает у меня дрожь по позвоночнику.
В этот момент Антнонио напоминает мне самых свирепых охранников отца. Тех, кто беспрекословно окутывал жизни жестокостью работы. Тех, кто пустил бы пулю тебе в голову, пока расспрашивал о семье.
Я вытираю вспотевшие ладони о бриджи так незаметно, насколько это вообще возможно. Надеюсь, он в действительности не может чуять страх.
— Чем я могу вам помочь, senhor?
За несколько длинных шагов Антонио оказывается почти на мне. Мы стоим так близко, что я могу коснуться щетины на челюсти, не вытягивая руку. Его близость выбивает из колеи, но не настолько, чтобы удержать меня от восхищения его длинными, чёрными как смоль ресницами и сильными сухожилиями на шее.
— Ты звала меня Антонио, когда была ребенком. Глупо сейчас начинать звать меня senhor, Даниэла.
Он выделяет каждый слог имени, отчего волосы на затылке встают дыбом.
— Чем могу тебе помочь, Антонио?
Я жестом приглашаю его присесть, а сама подхожу к креслу за столом.
— Это дружеский визит, а не бизнес-встреча. Почему бы нам не присесть у камина?
Всю неделю я принимала мужчин, которые хотели принести соболезнования, но на деле лишь интересовались виноградниками. В кресле отца мне хватало смелости говорить им нет, даже когда они начинали настаивать. Мне сейчас нужна эта смелость.
— Мне удобнее здесь, — отвечаю я, опускаясь в кресло и упираясь спиной в жёсткую кожаную спинку.
Антонио трёт висок и улыбается. Улыбка не искренняя, а больше напоминает то, как могут скривиться губы, когда кто-то старается держать себя в руках.
Я жду, пока он сядет, и крепко переплетаю пальцы, чтобы руки не дрожали. Минуют секунды, и становится всё более очевидно, что он не планирует садиться.
Пока я устраиваюсь на сиденье, ища в себе смелость, которая была присуща мне только вчера, Антонио упирается обеими руками в стол и наклоняется так, что его губы в сантиметре от моей головы.
— Меня, черт побери, не волнует, где тебе будет удобнее. Мы сядем у камина. — приказывает он жестким шёпотом, что делает его ещё более угрожающим. — Не заставляй меня это повторять.
8
Даниэла