Вечером дядя Кямил должен приехать, пойду к нему в гости. Он радуется, когда я прихожу. И сейчас и раньше, когда Наиля, его жена, жила здесь. Да и она мне всегда радовалась, может быть, она меня и сейчас вспоминает, я же о ней помню. Без нее гораздо хуже стало, но для меня все равно самое приятное место с Гаялах-дом дяди Кямила. Мы часто и не разговариваем даже, он работает, стучит на своей машинке - она у него очень древняя, похожа на старый черный пистолет, но работает хорошо, а я в это время лежу себе на тахте и читаю журналы, которые он привозит с собой из города. Он и сегодня, наверное, будет работать, но я все равно попрошу его оторваться на минутку и застрелить сову, как только она прилетит. Случиться из-за ее прилетов ничего не может, а настроение у человека все-таки портится. А это никому не нужно, особенно сейчас, когда дядя Кямил и без того ходит постоянно грустным. Он вообще сильно изменился в последнее время. Теперь даже представить трудно, каким он был веселым в начале лета, когда он в первый раз приехал на свою дачу со своей женой. Я не припомню, чтобы еще чей-нибудь приезд до Наили наделал такой переполох! Все только о ней и говорили, о ее фигуре, прическе, даже о походке. Аделя сразу же объявила всем присутствующим женщинам, что она сама бы ни за что, даже если бы ее повесили в случае отказа, не согласилась бы носить, выставляя напоказ ноги, такую бесстыдную юбку, как у новой соседки. Я, честно говоря, на месте Адели тоже бы не согласился, потому что несколько раз на пляже видел, какие у нее ноги - ходить-то на них, пожалуйста, сколько хочешь можно, но вот показывать их при помощи такой юбки, как у Наили, действительно не стоило бы даже самым близким людям, а не то что посторонним. Я попытался представить себе человека, который хочет застрелить Аделю за то, что она отказывается показать дачникам в Гаялах свои ноги, но у меня ничего не получилось, потому что как раз в этот момент заговорила моя бабушка и такое сказала, что я и думать забыл о ногах. Она сказала, что в ее время такую женщину, как Наиля, не пустили бы ни в один приличный дом и ни одна порядочная женщина не согласилась бы с ней водиться. С бабушкой все в один голос согласились и сразу же вслед за этим разошлись, потому что время уже было позднее.
С ума они посходили? Неужели все люди так быстро меняются, стоит им на два-три месяца уехать из города в селенье вроде нашего, где дачники только и видятся друг с другом и больше ни с кем? Да в таких мини-юбках, еще покороче этой, и в Баку полгорода ходит, и никому в голову не придет возмущаться этим! И не только в Баку, ни на одну девицу в мини никто внимания не обратит ни в Бильгя, ни в Мардакянах, ни на одном более или менее приличном курорте Апшерона. Даже интересно стало, что бы со всеми нашими соседями произошло, если бы они здесь жили безвыездно круглый год. Жаль, что это невозможно, очень уж интересно было бы поглядеть, какими они станут. Неужели они, кроме мини-юбок, ничего больше и не заметили? Сперва я увидел дядю Кямила, он шел по тропинке со своими чемоданами, и я сразу же побежал ему навстречу. "Здравствуй, - сказала она и протянула мне руку. - Вот ты какой, оказывается". А я не мог ей ничего сказать, ни одного слова, я даже посмотреть на нее еще раз не мог себя никак заставить, а только и мог в тот день, что молча идти между ними обоими к дому дяди Кямила, чувствуя, как у меня перехватило горло и где-то очень глубоко в груди стеснило дыхание так, что на глазах выступили слезы.
Все с того дня переменилось в Гаялах. Раньше мне бы и в голову не пришло пойти утром погулять просто так, а теперь мы гуляли втроем, и оказалось, что это очень приятное занятие, гулять рано-рано утром просто так по берегу моря, смотреть, как возвращаются с ночного лова баркасы рыбаков, или вечером смотреть, как заходит в море солнце. Никогда раньше, до приезда Наили, мы так не гуляли.
Правда, каждый раз мне становилось почему-то грустно, но не очень, а так, слегка, но и грусть эта была очень приятной. Если и ходил куда-то - только по делу, за хлебом или к молочнику, на берег рыбу ловить, а чтобы просто так, и в голову не приходило. Всю жизнь здесь прожил я, а обо всем этом я знать не знал, вот ведь что удивительно! Но лучше всего было, когда мы приходили домой. Вечером. Света не зажигали, от полной луны вокруг до того светло было, что даже светляки не светились, только и САКппш было, как внизу, под скалами, море шумит негромко и в саду, перед домом, звенят сверчки. Сперва мы просто сидели на балконе молча, и казалось, ни у кого больше не будет сил встать с места, до того мы уставали на этих прогулках. Первой всегда вставала Наиля, ни разу я не услышал ее шагов, когда она подходила и включала музыку. Если закрыть глаза, то сразу же можно было представить, что весь оркестр собрался целиком и играет здесь, на маленьком балконе дяди Кямила, и из-за тесноты музыканты расселись где кому удалось. Рояль стоял в двух шагах от меня прямо напротив, у самого крыльца, и по всему чувствовалось, что пианист очень доволен тем, как хорошо освещены клавиши, и только торопится изо всех сил доиграть все до конца, прежде чем луна скроется за тучей, и что никаких других в этот вечер у него забот нет, а обижаться он и не думает, ему становится еще приятнее, когда трубач на самой высокой пронзительной ноте, от которой зазвенели все стекла, отрывает от губ трубу и, положив ее на крышку рояля, садится рядом, н они вдвоем в четыре руки успевают обогнать не только скрипачей, играющих стоя на ступеньках лестницы, но и блуждающих в поисках места по всему дому саксофонистов, правда, еле-еле, но все же успевают обогнать ударника, содрогающегося всем телом под сухими ударами н оглушительным звоном, отдающимися в скалах неслыханным здесь чудным эхом. Певец пел на незнакомом языке, но было понятно, что этот человек поет потому, что любит неслыханной любовью и хочет, чтобы об этом узнал каждый, все люди в Гаялах, и он пел об этом так, что у всех, кто его слушал, начинала гореть кожа на лице, а по плечам и спине один за другим проворно пробегали на ледяных лапах муравьи, до тех пор, пока, не выкрикнув в последний раз признание, все те же слова, значения которых я не знал, он не падал всем телом на щербатый пол балкона.
Я бы до утра смотрел бы, как они танцуют, до того у них это здорово получалось, даже когда они останавливались друг против друга, было видно, что они продолжают танцевать и остановились они потому, что наступил такой момент, без которого невозможно обойтись, когда надо немедленно остановиться н посмотреть друг на друга, как смотрели они. После того как появилась Наиля, я понял, что и дядя Кямил очень красивый, с тех пор я и начал мечтать, что, когда вырасту, буду такой же, как он, высокий и гибкий, с мускулами на плечах и руках... Красиво они танцевали, и хорошо мне было, когда я на них смотрел. Уходил я от них только тогда, когда бабушка начинала меня кричать. Иногда, проснувшись ночью, я слышал стук машинки, дядя Кямил и раньше много работал, но не так, как теперь, после того как приехала Наиля. Часто утром, когда я приходил к ним, у него были красные глаза и белые, без кровинки, губы. Но гулять он все равно шел, спать ложился часа на два-три днем в полдень или чуть позже, после того как мы возвращались домой. Ни к кому из соседей они не ходили, и у них никто не бывал.
Не то что его не любят или не уважают - просто он неразговорчивый и очень много работает, вот в чем дело. Но вообще я заметил одну вещь - с тех пор как здесь появились Рашид и Аделя, к нему все стали относиться хуже. Как-то незаметно-незаметно, но постепенно все наши соседи стали дружить с Рашидом, советоваться с ним по поводу всех своих дел, ходить к нему в гости. Постепенно они совсем перестали ходить к Кямилу и к себе перестали приглашать, даже на дни рождения или свадьбы. Потому что это был единственный человек, который с Рашидом не только не дружил, а даже разговаривал не так, как все наши соседи, сухо разговаривал, как с посторонним, да и то только тогда, когда Рашид к нему сам первый обращался. Я чувствовал, что Рашиду это очень неприятно и обидно, было видно, когда они встречаются, что Рашиду непонятно, почему это дядя Кямил ни с того ни с сего к нему так несправедливо относится. Аделе это тоже не нравилось, и она всем говорила, что из дяди Кямила ничего путного в жизни не получится, да и что может получиться из человека, который, вместо того чтобы засучить рукава и взяться за дело, вбил себе в голову, что он писатель, и занимается день и ночь бесполезной чепухой.