Выбрать главу

Когда двадцатиоднолетний Дональд Каббин вышел на сцену, Линг сразу напрягся. И причиной тому была не внешность Каббина. В Голливуде хватало красивых актеров. Хотя и этот парень был хоть куда. Ростом под шесть футов, весом в сто шестьдесят или сто семьдесят фунтов, с прекрасными густыми черными волосами, правильными чертами лица, волевым, решительным подбородком. Но Линг сразу понял, что поразило его что-то еще. Не голос, хотя ему редко доводилось слышать такой густой баритон, волны которого так и накатывались на зрителей. Кто-то учил его говорить, подумал Линг. К концу второго действия он наконец-то понял, что привлекло его в молодом актере. Достоинство. Умение держаться с чувством собственного достоинства, которое обычно приходит к людям лишь в сорок или пятьдесят лет.

Короче, Линг решил, что из Каббина может выйти толк, а потому ушел из театра до окончания третьего действия, поймал такси и попросил отвезти его на почтамт. Телеграф работал круглосуточно, и он отбил телеграмму своему дяде, продюсеру в «Уорнер Бразерз»:

«НАШЕЛ ИСПОЛНИТЕЛЯ МУЖСКИХ РОЛЕЙ В ПИТТСБУРГЕ ТОЧКА НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЮ КИНОПРОБУ БЕРНИ».

Прочитав телеграмму, почтовый служащий поспорил с Берни насчет того, пишется «кинопроба» вместе или раздельно. В конце концов, после того, как Берни дал служащему два билета на премьеру новой картины, они пришли к выводу, что «кинопроба» — одно слово, а не два.

Дональд Каббин встретился с Берни Лингом лишь двумя днями позже, когда вернулся из Янгстоуна после похорон отца. С собой он привез и мать, ибо куда еще она могла поехать. На двоих у них осталось двадцать один доллар и тридцать пять центов. Мать Дональд поселил в соседней комнате в том же пансионе, где жил сам, затем на троллейбусе поехал в школу бизнеса, чтобы сказать Айзе Петтигрю, владельцу, директору и основателю оной, что более заниматься не будет.

— Разве ты не можешь уйти через три недели, получив сертификат об окончании? — спросил Петтигрю.

— Нет, более у меня нет возможности учиться. Мне надо найти работу.

— Я не смогу вернуть тебе деньги за обучение.

— Я знаю.

Петтигрю заметно успокоился.

— Слушай, мне тут позвонили.

— Насчет чего?

— Насчет работы. Им нужен секретарь-мужчина, который еще и знаком с бухгалтерским учетом. Это не производственная или торговая фирма, так что работа может оказаться временной. А мужчина им нужен потому, что они не привыкли стесняться в выражениях.

— Мне нужна работа, мистер Петтигрю.

— Возможно, ты там не задержишься.

— Лучше что-то, чем ничего.

— Их, возможно, вышибут из города, и тебе придется удирать с ними.

— Я готов рискнуть.

— Они ругаются. Они сами сказали об этом.

— Мне без разницы.

— Жалованье двенадцать с половиной долларов в неделю.

— Хорошо.

Петтигрю протянул Каббину полоску бумаги.

— Позвони этому человеку. Скажи, что я тебя рекомендовал.

— Спасибо вам, мистер Петтигрю.

Петтигрю пожал плечами.

— Я им говорил, что за десять баксов они найдут девушку, которая и слова не скажет насчет их ругани, но они твердили, что хотят мужчину, но только не педика. Ты знаешь, кто такие педики, не так ли?

Каббин кивнул.

— Могу себе представить.

Работу Каббин, естественно, получил. Нанял его сам Добрый Старик. Тогда он и его команда занимали одну грязную комнатенку в районе, который позднее назвали Золотой треугольник Питтсбурга.

— Давай посмотрим, что ты умеешь делать, сынок, — и Добрый Старик предложил Каббину сесть за стол.

Тот кивнул, сел, достал карандаш и блокнот для стенографирования.

— Дорогой сэр и брат, — начал Добрый Старик.

Тогда он был совсем не старым, в тридцать втором ему исполнилось сорок пять, но он уже диктовал письма точно так же, как потом произносил речи перед тысячами слушателей. Голос его звучал все громче, достигая пика на предпоследнем абзаце, чтобы в заключительной фразе: «С братским приветом» — скатиться до едва слышного шепота.

Скорость стенографирования составила у Каббина восемьдесят слов в минуту, печатания — шестьдесят пять. Прочитав письмо, Добрый Старик посмотрел на Каббина и улыбнулся.

— В моем образовании немало пробелов, сынок, но я далеко не глуп. Я специально продиктовал письмо с парой грамматических сшибок. Ты их исправил. Почему?