Ее взгляд переместился с умирающего царя на командующих сарвами. В нем читалось спокойствие, холодное спокойствие, твердое, как алмаз.
— Ты можешь быть в этом уверен.
— Уверен, — эхом повторил Усанас. Его огромные могучие руки были скрещены на не менее могучей груди. Он не предпринимал усилий, чтобы скрыть собственный гнев. И ничто в этом взгляде даже отдаленно не напоминало спокойствие. Если только это не было спокойствие, с которым лев изучает свою добычу.
— Уверен, — повторил Эзана, его голос звучал так же резко, как голос аквабе ценцена. Эзана даже не посмотрел на других командующих полками. Он смотрел только на царя. Эон, совершенно ясно, вот-вот опять потеряет сознание. Эзана поспешил произнести следующие слова:
— Негуса нагаст назначил римлянку Антонину надзирать над переходом власти в Аксуме. Я выступаю свидетелем. Кто-то посмеет бросить мне вызов?
Молчание. Эзана позволил ему длиться секунду за секундой, и ничто не нарушило тишину.
— Кто-нибудь? Какой-либо командующий какого-то полка?
Молчание. Затянувшееся, непрерываемое.
— Пусть будет так. Это будет сделано.
Казалось, негуса нагаст кивнул. Возможно. Затем он закрыл глаза и его тяжелое дыхание стало более спокойным.
— Царю требуется отдохнуть, — объявил Усанас. — Аудиенция закончена.
Когда ушли все, за исключением Антонины и Усанаса, женщина слабо прислонилась к стене каюты. Слезы медленно потекли у нее по щекам.
Она затуманенным взором встретилась с полными грусти глазами Усанаса.
— Я женила его, Усанас. Нашла ему жену и первая показала ему его сына. Как я могу?..
Почти со злостью Усанас смахнул рукой слезы
— Я не пожелал бы тебе этого, Антонина, — сказал он тихо. — Но Эон прав. Империя может развалиться на части — и действительно развалится, если нет твердой руки, чтобы провести ее сквозь эти тяжелые времена и никто, кроме тебя, не может обеспечить эту руку. Мы все остальные — как аксумиты, так и арабы — слишком заинтересованные лица. Аксумиты боятся, что родственники Рукайи станут слишком могущественными и будут пытаться принизить арабов. Они начнут ругаться друг с другом относительно того, какой полк и какой клан должен стать главным. Арабы, с новыми надеждами на лучшее место, будут бояться понижения до вассалов и начнут готовить восстание.
— Ты не араб и не аксумит, — возразила Антонина. — Ты мог бы…
На лице Усанаса появилась прежняя улыбка.
— Я? Дикарь с озер?
— Прекрати! — рявкнула Антонина. — Никто так не думает — и не думал много лет — даже ты сам! И ты это знаешь!
Усанас покачал головой.
— Нет, на самом деле, нет. Но это едва ли имеет значение, Антонина. Как минимум моя умудренность и знания вызовут у всех еще большие подозрения. Чего же хочет этот странный человек? Он даже читает философские книги!
Снова мелькнула улыбка.
— А ты сама стала бы доверять кому-то, кто может анализировать софизмы Алкивиада54?
Антонина устало пожала плечами.
— Ты не Алкивиад. И никто в это не верит. — Ей самой удалось изобразить подобие улыбки. — И вообще я сомневаюсь, что тупоголовые и практичные сарвены вообще знают, кто такой Алкивиад. Но дело вовсе не в нем. Я не верю, что в Аксумском царстве или Аравии есть хотя бы один человек, кто верит, что Усанас — хитрый, двуличный авантюрист, который преследует только собственную выгоду.
Усанас пожал плечами.
— Это — нет. Я считаю, что мне доверяют. Но вопрос не в доверии, Антонина. Да и проблема-то не в предательстве. Это просто… замешательство, неуверенность. Туман, в котором каждый человек начинает задумываться о своей судьбе и беспокоиться, а затем… — Он вздохнул. — А затем начинает плести заговоры, и лгать, и искать собственную выгоду. Давить, чтобы получить преимущества. Не из-за предательства и государственной измены, а просто из страха.
Антонина попыталась возражать, но не смогла. Усанас был прав, и она это знала.
— Только ты, Антонина, достаточно далека от складывающейся ситуации. Тебя ничего не связывает с Аксумом, кроме уз верности и разума. Люди могут мне доверять, но они никогда не станут доверять моим суждениям. В то время, как они станут доверять суждениям — и постановлениям — вынесенным тобой. Как они и делали раньше.
У Антонины опустились плечи. Усанас подошел к ней и обнял. Теперь ее слезы катились по его груди.
— Я знаю, — прошептал Усанас. — Я понимаю. Ты будешь чувствовать себя подобно паучихе, которая плетет паутину из савана собственного сына.
И теперь, после того как все это было произнесено, Антонина начала рыдать. Усанас гладил ее по волосам.
— Ах, женщина, ты никогда не была охотницей. Я провел много часов, ожидая в чащобах свою дичь, и много изучал паутину. По правде говоря, в мире нет ничего более красивого. Нити тонкие, но прочные, и разве имеет значение, как они получились? Все, что существует на свете, сделано из самого простого вещества. Но тем не менее оно здесь и оно прекрасно.
Сражение у Бхаруча началось на следующий день ранним утром. Когда аксумские галеры вошли в гавань за ними следовало несколько римских боевых кораблей. Защитники города ждали их и были настороже. Здесь никто не удивился. Аксумский флот плыл вперед не как львица, выпрыгивающая из засады, а в слоновьем, почти царском приступе ярости.
Уверенный в своей мощи, непредсказуемый в гневе, не замечающий любое сопротивление. На палубе каждой галеры выбивали ритм разрушения барабаны. Сарвены на веслах поддерживали этот ритм своими собственными песнями мести. Командующие, стоя рядом с установленными на носах кораблей пушками, держали в руках копья и время от времени потрясали ими, обещая врагу скорую смерть.
А на огромном флагманском корабле малва, глядя сквозь подзорные трубы, смогли увидеть командующего флотилией. Они не сомневались: самого царя. Кто еще во время сражения будет сидеть на троне, одетый в лучшие одежды? Солнце играло на железном наконечнике его украшенного жемчугами и обернутого золотыми пластинами копья.
Командующие неуверенно посмотрели на своего начальника, Венандакатру Подлого, гоптрия Деканского плоскогорья. Он находился на крепостном валу гавани и гневно смотрел на приближающуюся вражескую флотилию глазами рептилии. Вялой тонкой рукой он ударил по огромному осадному орудию, рядом с которым стоял.
— Стреляйте по ним, как только они окажутся в радиусе действия, — приказал он. — Вскоре этот флот весь превратится в плавающие обломки, мусор на воде. Дураки!
Офицеры переглянулись. Затем самый старший, чуть поморщившись, откашлялся и сказал:
— Гоптрий, я считаю, что следует вызвать Дамодару. Скоро нам потребуются раджпуты, а им нужно несколько часов, чтобы вернуться в город. Даже если ты вызовешь их немедленно.
Венандакатра злобно сплюнул.
— Раджпуты? Раджпуты? — Он указал на гавань пальцем, дрожа от ярости и негодования. — Это просто флот, ты, идиот! Какая польза от конницы раджпутов? — И он снова ударил рукой по стволу орудия. — Утопите их — этого достаточно!
Офицер колебался. Вызывать гнев Подлого было опасно.
Его взгляд вернулся на вражеский боевой корабль. Но командующему и раньше приходилось сражаться с аксумитами, и… в этом барабанном бое он чувствовал ярость и чувствовал, что готовил им вид царственной особы на флагманском корабле.
— Они не остановятся, гоптрий. Это не диверсионная группа. Это армия, нацеленная на разрушение. Они смирятся с потерями и войдут в гавань. А тогда…
Венандакатра плевался от ярости, но командующий продолжал говорить. В конце концов, он был кшатрием, а их воспитывали смелыми даже в землях малва. Командующий расправил плечи.
— Мне доводилось раньше сражаться с аксумскими моряками. Нам потребуются раджпуты.
Когда выстрелило первое орудие малва, не был дан сигнал начинать общий залп. Это был единичный выстрел, и снаряд упал в воду далеко от аксумитов. В конце концов, у человеческой плоти плохие аэродинамические характеристики. Венандакатра Подлый решил начать сражение у Бхаруча, выстрелив своим самым опытным командующим из ствола огромной пушки.
54
Алкивиад (450-404 гг. до н.э.) — афинский политический деятель и полководец. Воспитанник Перикла и ученик Сократа. Софизм — формально кажущееся правильным, но ложное по существу умозаключение, основанное на преднамеренно неправильном подборе исходных положений.