— Минуточку, — сказал он.
Род Сэвиджей происходит от англо-ирландцев, и прежние его поколения в поисках знатности и денег часто выходили замуж и женились в Континентальной Европе. Друмкарти, наш фамильный замок, находился в пяти милях выше по течению реки от невзрачного маленького домика, где жила моя мать. В детстве я слыл в своей семье краснобаем, и потому кузины в Друмкарти обычно просили меня заговорить зубы дивящимся всему иностранцам, в то время как сами запихивали в их чистые постели лягушек и леденцы. Кроме того, в цирке «Кракен», разумеется, говорили по-французски.
— Минуточку, — повторил он.
Тибо не расслабился среди рыбаков в Ла-Рошели. Даже в первые дни нашего знакомства, когда кусочек тоста считался плотной едой, он имел твердые взгляды относительно своего ресторана. Он будет расположен на набережной Старого порта. Столики для желающих перекусить туристов будут стоять на улице, а для пришедших плотно поесть — внутри помещения. Для моряков и местных — в дальнем его конце; зимой, когда туристы предпочитают другие города, а западные ветры приносят с Атлантики проливные дожди, там разместится бар, с киосками, картинами и камином. Пища будет отменной, с большим разнообразием моллюсков, но сырыми будут подавать только устриц: в пику отвратительной современной гастрономии. Их будут привозить с острова Ре и на шаландах Марсилли и Эснандеса в северную часть города люди, с которыми Тибо вырос и которые до сих пор оставались его друзьями.
Тибо есть Тибо: он все сделал, как задумал. Здесь были и зашедшие перекусить туристы, и желающие полного обеда посетители. Не забыт и бар.
Стены его увешаны вставленными в рамки фотографиями. Голубоглазый, с волнистыми волосами Тибо, улыбающийся своей знаменитой широкой улыбкой. Тибо, отплывающий на яхтах, спускающий их на воду, выигрывающий гонки, внушающий любовь и преданность. Очень мало фотографий, связанных с цирком «Кракен»: ныне публика желала видеть Тибо солидным. За часами на фортепьяно стоял барограф. Сам бар был сооружен из горбылей вяза. Там на табуретах сидели люди.
За стойкой хозяйничала девушка. На ней была голубая куртка — униформа ресторана «У Тибо». Глаза у девушки — удлиненные, кошачьи, волосы собраны на затылке в «конский хвост», в уголке рта, напоминающего скважину почтового ящика и ухитряющегося при этом быть большим, — след от прыщика, губы — блестящие, красные. При виде ее сердце мое подпрыгнуло. Она же уставилась на меня, словно перед ней возник призрак.
— Рюмку коньяку, — заказал я, обращаясь по-английски. — Большую.
Девушка даже не пошевелилась. Она по-прежнему пристально смотрела на меня.
Я взглянул на свои руки. Они, как всегда, смахивали на совки. На почерневшей от нефти коже маленькими красными ручейками пролегли трещины — от соли.
— Ты весь вечер намерена бездельничать? — поинтересовался я.
— Отец, черт проклятый! — тоже по-английски воскликнула девушка за стойкой. — Чем это ты занимался до сей минуты?
Я повременил с ответом, дожидаясь, пока она подаст коньяк. А затем поведал, без подробностей, версию происшедшего. Я рассказывал, а она сидела и глазела на меня. У нее были глаза Мэри Эллен: спокойные зеленые канадские глаза, которые говорили: «Да, я все понимаю, но не жди от меня сочувствия».
Приходили и уходили официанты. Уделяя им достаточно внимания, чтобы ничего не упустить из виду, Фрэнки ловко управлялась с заказами, доставая из холодильника бутылки с этикетками «Мюскаже» и «Гро План». Коньяк согрел меня, как и отцовская гордость. Осенью Фрэнки должна была вернуться в Оксфорд, где изучала современные языки. Тибо предложил ей поработать у него сезон, дабы усовершенствовать французский. Не было оснований волноваться за нее: Фрэнки могла о себе позаботиться.
Когда я закончил свой рассказ, она вздохнула и улыбнулась широкой канадской улыбкой своей матери, столь же благоразумной, как и езда автобуса в Торонто.
«Кретин», — говорила ее улыбка.
— Стало быть, от яхты остался лишь остов, — подытожила Фрэнки.
— Тибо не будет от этого в восторге, — вздохнул я.
— Не думаю, что он сильно обеспокоится. — Глаза Фрэнки были обращены как бы внутрь: она считала. И эту манеру Фрэнки унаследовала от матери, которая вырастила ее, пока я пытался заработать на жизнь, совершая кругосветки и подвизаясь в цирке «Кракен». Наверху тихо звонил телефон. — Его голова занята другими мыслями, — добавила она.
Послышались быстрые шаги: кто-то сбегал вниз по лестнице. Дверь с надписью «Частные апартаменты» распахнулась. Тибо Леду почти вбежал в комнату. Увидев меня, он остолбенел. Затем улыбнулся своей белозубой улыбкой и обнял меня за плечи. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки, но и тогда он едва дотянулся.
— Мик! — вскричал он. — Вот так сюрприз!
У Тибо не было оснований так изумляться, он ведь знал, когда я планирую прибыть.
— Я пригнал твою яхту, — сообщил я.
Теперь, когда объяснения были не за горами, я почувствовал себя разбитым, к тому же коньяк ударил в голову, и заготовленные фразы казались ничтожными.
— А, яхта, — сказал он. Его голос звучал не так, как всегда, а в более высоких тонах. — Отлично! Путешествие было удачным?
Тибо стоял под фотографией, на которой он вел наш тримаран[8]к финишу гонки «Бауле-Дакар». Я виднелся позади него: в кокпите. Его волосы развевались на ветру. Тогда целых три дня мы оба спали не более часа. Я выглядел словно живой труп, обросший бородой. Тибо же — так, будто сошел с плаката, рекламирующего процветающую ферму.