Но ее друг Фьюлла — приятель Креспи.
— Фьюлла — партнер Креспи? — спросил я.
— Ты и сам находился в той же комнате, что и Креспи. Это ведь не сделало тебя его партнером.
— Но они-то сидели вместе, за одним столом, — упрямился я. — Под одним флагом и плакатом.
— Так ведь они из одного города! — сказала Бьянка. — О благе которого и печется господин Фьюлла.
— И оба — члены правления «Атлас Индастриен»?
— Члены чего? — нахмурилась Бьянка.
Она не знала.
Я обнял ее за плечи. Бьянка прижалась ко мне, ее пальцы ласкали мой затылок.
Это могло бы иметь продолжение.
Но мной овладела сильная тревога. Люди не угрожают друг другу беспричинно. Члены правления «Атлас Индастриен» могли скрываться за бронированным люксембургским правом. Но Бобби и Жан-Клод работали на Артура Креспи.
Я поднялся, опираясь на кровать. Мой смокинг валялся на полу, ботинки в грязи, на смокинге — следы рвоты. Я запихал его в мусорную корзину. Затем с трудом натянул брюки и рубашку и сунул ноги в грязные ботинки. Бьянка смотрела на меня своими большими, полными полночной синевы глазами, сиявшими на загорелом лице. Я не люблю, когда смотрят, как я одеваюсь.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Ухожу.
«Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки», — звучало у меня в ушах. Я твердо решил отправиться в уединенное местечко, где мне нечего будет выяснять, где я смогу молчать и Фрэнки будет жить в безопасности со своей матерью, пока для нее не придет время вернуться в Оксфорд. Я поднял телефонную трубку и вызвал такси.
— Ты вернешься во Францию? — мягко закинула пробный шар Бьянка.
— Нет.
Бьянка вздрогнула, словно я ударил ее, и понурилась так, что я не мог видеть ее лица. Я почувствовал минутное раскаяние.
— Никому не говори, куда едешь. Это самый надежный способ обезопаситься, — мягким, сочувствующим тоном посоветовала Бьянка.
— Я и не собираюсь.
Она снова улыбнулась, но слезы все еще текли по ее лицу.
— Включая меня, — сказала Бьянка.
— Разумеется.
— Я подвезу тебя.
— Не надо.
Бьянка поцеловала меня в щеку. Я задержал ее на мгновение. Затем повернулся, вышел из комнаты и спустился по ступенькам вниз. Утро было жарким, небо — чистым.
Отель стоял на тенистой покрытой клинкером[34]улице.
— Где мы находимся? — спросил я девушку-регистратора.
— На авеню Марлоу.
— В каком городе?
Лицо девушки было цвета теста. Она взглянула на мою грязную одежду и презрительно фыркнула:
— С утра были в Саутгемптоне.
Я доехал на такси до автомобильной стоянки у паромной переправы, забрался в свой «БМВ» и направился на запад.
Тело мое было липким от грязного пота. А голова представляла собой внутри куда более бедственную картину, нежели снаружи. Я был отравлен, истощен и покрыт кровоподтеками, оттого что дружки Артура Креспи швырнули меня на настил понтона.
Но беда была не в этом.
А в том, что всякий раз, вспоминая о случившемся накануне вечером, я ощущал слабость в желудке, пот выступал на моих ладонях и ледяные мурашки пробегали между лопатками, словно порывистый ветер с дождем и снегом по озеру.
Беда заключалась в том, что меня напугали.
«Держись подальше. Никому не говори, куда направляешься». Поскольку стоит проявить хотя бы чуточку любопытства в делах, которые тебя интересуют, и они силой вольют джин в твою дочь, а затем убьют ее.
Я отправился прямо в Пултни.
Это достаточно спокойное место, чтобы чувствовать себя в безопасности. Гавань защищает своими гранитными руками обитающие в ней станки рыбацких лодок и маленьких яхт. С макушки западного волнолома спасательная станция наблюдает своим благожелательным оком за ходом дел. Над гаванью и набережной ярус за ярусом высятся дома, теснясь друг к другу в поисках тепла и безопасности.
Моя квартира находится в центре поселка, окна ее смотрят на набережную. В «Русалке» горели фонари, а от находящегося в противоположном конце набережной яхт-клуба доносились взрывы хохота. Я повернул ключ в замке, отпихнул в сторону груду почты, скопившейся под почтовым ящиком, и вошел.
В квартире стоял такой запах, какому там и следует быть, если окна не открывались почти две недели. Квартира состояла из одной большой комнаты с печью и террасой, кухни и трех спален, из которых использовалась лишь одна, разве что Фрэнки приезжала погостить. Когда это случалось, весь дом наполнялся ее друзьями, которые пили мое вино, играли на моем фортепьяно и спорили на моих диванах. Как было бы здорово, если бы все они находились здесь сейчас!
Но никого не было. Лишь фотография яхты «Фрея», кровать, телефон и картина Уоллера... Я закинул в комнату свои вещи, открыл окна и раскупорил бутылку бургундского.
За окнами затаились убийство, произвол и люди, способные растерзать ваших детей, чтобы продолжать делать деньги. Мир за окнами был страшен.
Почти так же, как и думы, терзающие изнутри.
Я выпил стакан бургундского словно микстуру, затем повторил. В незашторенном окне я мог видеть свое отражение: долговязый, худощавый, небритый, обгоревший на солнце человек с темными мешками под глазами развалился на диване. Олицетворение покоя? Олицетворение ужаса? Я не желал быть олицетворением чего бы то ни было. Я жаждал превратиться в ничто, чтобы никто не причинил вреда моей дочери. Я позвонил в квартиру Джастина в Лондоне. И, услыхав голос автоответчика, сказал:
34
Клинкер — искусственный камень, изготовляемый в виде кирпича, применяется, в частности, для мощения улиц.