Все, что находилось в вертикальном положении, теперь оказалось в горизонтальном. «Аркансьель» лежал на боку.
Я нащупал молоток и пробки, стараясь не думать о том, к чему может привести теперешнее горизонтальное положение судна.
Яхта «Аркансьель», как и ее сестры, имела значительную ширину. Вот почему она и была оснащена для остойчивости восьмифутовым килем. Когда лодки переворачивались вверх дном, скептики шептались, что они неустойчивы. Это были те самые злые языки, что утверждали, будто эллинг судостроительной мастерской «Яхты Сэвиджа» пуст.
Впрочем, сейчас было не до подобных размышлений. Я вскарабкался на бок двигателя, достал из кармана пробку побольше и нащупал отверстие кингстона. Струя воды, прежде хлеставшая, словно из брандспойта, умерила свой натиск, превратившись в текущий медленно, словно из крана, поток. Я приладил пробку и вбил ее молотком — поток прекратился. Я стукнул еще разок: на счастье. Затем в мертвенном свете дотащился до кормы и постучал молотком по крышке люка; теперь оставалось только ждать.
Крепительные утки громыхали, когда Ян спускал паруса. Восьмифутовый киль «Аркансьеля» обязан был, сработав как рычаг, вернуть яхту в вертикальное положение.
Но лодка по-прежнему лежала на боку.
В этой освещенной мертвенным светом, герметично задраенной каюте меня бил озноб. Я слышал, как волны бьются о люк. Открой я его, вода хлынет в каюту и начнется наводнение, на чем все и закончится: «занавес опускается». Если бы яхта перевернулась, все произошло бы медленнее, но кончилось тем же. В случае удачи мы добрались бы до спасательного плотика. Но я целый год строил это судно и вот теперь доставлял плод своего труда Тибо Леду в Ла-Рошель. Тибо был заинтересован в новой яхте, а отнюдь не в спасательном плотике. Да и сам я тоже.
Итак, я ожидал в каюте, поднимется ли яхта должным образом; пот, смешавшись с морской водой, струился под моей фуфайкой.
Ян доворачивал наверху лебедку, накручивая большой парус на ее опору, словно флажок на древко, и постепенно уменьшая его. Снизу ударила волна. «Клик, клик, клик» — щелкала лебедка, дюйм за дюймом наматывая промокший парус. Судно ходило ходуном. Сердце мое екнуло. «Была не была», — подумал я.
Еще волна. И очередной скачок сердца. Наконец я ощутил шевеление судна. Поначалу медленно, а затем со все нарастающей инерцией движения яхта пришла в вертикальное положение.
Но при этом, в результате сильного удара, на лодку обрушился шквал воды, смешавшийся с дизельным топливом.
Но яхта стояла вертикально.
Я выбил крышку люка, подтянулся в черный, как смоль, кокпит и жадно глотнул свежего ветра.
Море рычало, словно разъяренный зверь. Мы быстро содрали грот. Затем я принялся крутить большой, с деревянным ободом штурвал и делал это до тех пор, пока маленький зеленый указатель компаса не остановился на отметке 116 градусов. При таком курсе через пару сотен миль, преодолей мы это расстояние при омывающем наш борт приливе и дующем в спину ветре, судно должно оказаться в узком проливе Бретон — водном пространстве, воронкой сходящемся к порту Ла-Рошель.
Мы снова включили автопилот. Затем спустились вниз и разыскали ручные помпы. Напрягая все силы, дабы противостоять мустангу, вытряхнувшему из каюты всю душу, мы начали качать. Час спустя каюта была суха, и мы принялись убирать ее.
Это смахивало на попытку собрать поток масла щеткой для мытья посуды. Оговаривая великолепный интерьер «Аркансьеля», Тибо Леду неизменно следовал своему общественному имиджу человека безупречного вкуса. Кто угодно другой мог выиграть гонку и в пластиковой ванне. Одерживать победы на роскошном судне — каприз Тибо. Разумеется, яхта была сделана из пластика. Но облагороженного... «стилем Леду».
В Соединенных Штатах любят теннисистов. В Англии и Бразилии отдают предпочтение футболистам. Французы же боготворят яхтсменов, и Тибо уже пять лет слыл у них фаворитом. Он был смугл и худощав, с улыбкой, словно сошедшей с плаката, рекламирующего зубную пасту, с ложным ореолом застенчивости, вызывающим у женщин желание взъерошить его волосы. Отменный моряк, жесткий конкурент, яркая индивидуальность, что сделало его центральной фигурой команды яхтсменов — «экипажа Леду». Он любил веши только безупречные, опрятные и замечательно оборудованные.
Это было в духе его публики. И доказательство тому — фотографии в экземпляре «Нувель обсерватер», теперь размокшем в трюмной воде. Живописный Пултни, красивые женщины. Спортивные куртки «Сент-Лоурент» и телевизионные камеры. Широкая белозубая улыбка Тибо и деланная («уж так и быть: я улыбнусь») — Мэри Эллен. И еще, рядом — мужчина, превосходящий других в росте и размахе плеч, с рыжими волосами, торчащими из его головы в самых неожиданных направлениях, с крупным носом, шелушащимся от загара и отделенным от мощного подбородка то ли улыбкой, то ли гримасой.