Судно вышло на траверз, и буй поднялся на его волне. Оно скользнуло мимо, вспыхнув бортовыми иллюминаторами и ходовыми огнями. В тоне его двигателя я не уловил торможения. Я закричал, но мой крик оказался слабым, как «мяу» котенка.
Судно простучало мимо, направляясь к красным огням моста острова Ре.
Я перестал кричать и сосредоточился на том, чтобы удержаться. Я был слишком слаб даже для того, чтобы почувствовать себя несчастным.
Все шло именно так, как, несомненно, и рассчитывал господин Креспи.
Странные вещи стали происходить с моей памятью. Я увидел вереницу людей в порыжевших визитках и летних платьях, уже отслуживших свое, как на ирландской свадьбе; они отрекомендовывались мне, при этом касаясь меня рукой. Вместо того чтобы говорить: «Привет!», я говорил: «Прощайте». Там был и дядя Джеймс со своими выпученными глазами — он не пожелал коснуться моей руки. Все они закричали на меня, вся эта вереница. «Прощай» — не то слово, — вопили они. — Говори: «Привет!» — Это был удивительно сильный крик, переходящий в рев. И вдруг все смолкло...
В голове прояснилось. Там, в глубине, среди дождя, увидел я, светился огонек. Когда я последний раз осматривался, его там не было. Огонек был белым и горел высоко в воздухе. Не навигационный. Швартовочный. Но почему судно поставлено на якорь в проливе?
Огонек переместился. Стало быть, судно не стояло на якоре. Но тогда почему горит швартовочный огонь? И отчего такой грохот?
Волна накренила буй и с силой обрушилась мне в лицо. Когда я вновь обрел дар зрения, белый огонек высоко наверху приблизился. Ниже виднелся белый треугольник: парус. Расчехленный кливер, хлопающий на сильном ветру: слишком сильно расчехленный кливер для такого ветра. Кроваво-красный свет буйка пульсировал на волнах и корпусе судна, на топе мачты которого горел белый огонек. Свет буйка, подобно заходящему солнцу, отражался в полированном черном корпусе яхты так же, как когда-то отсвечивало закатное солнце в корпусе «Аркансьеля». Нет, не когда-то, а еще минувшим вечером.
Это и был «Аркансьель». Он медленно перемещался и собирался продрейфовать в двадцати футах от содрогающегося металлического буя, на котором я был распят. Порыв ветра взревел в такелаже, и грохотание кливера перешло в пулеметную трескотню. «Аркансьель» начал отворачивать. Буй вновь расцвел красным огоньком.
Я бросился в море.
Я плыл словно сумасшедший — голова под водой — к тому месту, где я в последний раз видел «Аркансьель». Вода перед моими глазами багровела как от огонька буя, так и от крови, ударившей мне в голову. Наконец моя рука уперлась в пластик. Я поднял голову из воды и увидел на уровне глаз впадину кормы «Арка».
Мы соединились в желобе волны. Яхта словно ждала меня. Я схватил бакштаг. Тут снизу пришла волна, порыв ветра взревел в оснастке и яхта так мощно рванулась прочь, что едва не выдернула мои руки из суставов.
Я взобрался на борт и перевалился в кокпит, упав там на колени. Люк был открыт. Я на ощупь включил навигационные огни и свет в каюте. Меня волновало и кто обнаружил меня, и что нашел я.
Во всяком случае, думал я об этом.
Настил каюты был красным. Я зажмурился: сегодня вечером все было красного цвета.
Когда я открыл глаза, он все еще оставался красным.
То, что послужило причиной такой окраски, лежало около вентилятора на палубе. Яхта накренилась, и что-то заскользило по настилу: то, чем некогда был Тибо Леду. Тело все еще было его, но не голова. Вместо нее был красный кровавый шар. Кровь была повсюду, но она уже не сочилась из Тибо.
Я спустился по ступенькам вниз. Его ударили чем-то острым и тяжелым прямо под левое ухо. Он не дышал. Пульса не было. Кто бы ни ударил Тибо, удар оказался достаточно сильным, чтобы убить его.
Мой старый друг Тибо.
Я отвернулся. Ноги липли к залитому кровью полу, когда я вытаскивал карту. Руки так дрожали, что едва удалось ее развернуть. Вода с одежды капала на нее. Номера квадратов морского дна разбегались, словно муравьи. Судя по компасу, ветер был западным с примесью северного. «Тибо мертв». Номер буя точно указывал наше местоположение. «Тибо мертв». Мы направлялись к широкому плоскому илистому берегу с устричными банками и валунами. «Тибо мертв».
Точнее: я направлялся. Кроме меня на борту никого не было. Тибо более нет. Осталась лишь оболочка его.
Бедняга Тибо мертв.
Автопилот, похоже, был сломан. Я вскарабкался на палубу, где уже исчез, испарился сильный запах крови, исчез благодаря холодным порывам ветра и дождя. Кливер все еще хлопал там, впереди, периодически натягиваясь. Мы сильно накренились, двигаясь на северо-восток поперек приливной волны. В этом направлении идти нельзя. Я схватил штурвал.